потварь, им же самим придуманную, как непреложную истину, он заявил, что Хованский подбивает стрельцов извести патриарха и передать верховное управление государством раскольникам.
Софья строго слушала, стараясь отличить правду от извета. Она и сама недолюбливала хвастливого Ивана Андреевича и разделалась бы с ним без всякого сожаления, если бы не боялась стрельцов. Потому царевна действовала с большой осторожностью, искала подходящего случая, к которому можно было бы придраться по закону, и пропускала мимо ушей непроверенные слухи.
Когда Милославский умолк, Софья разочарованно махнула рукой.
– Сызнова одни пустые глаголы! А глаголом не сразить нам Хованского! Стрельцы нам такое пропишут… – И, помолчав, неуверенно пропустила сквозь зубы: – Вот ежели была бы у нас сила иная, кою противопоставить бы можно стрелецким полкам, в те поры иное бы дело…
Шакловитый, как стоял, рухнул на пол и прилип губами к сапожку Софьи.
– Истина глаголет устами твоими! Настало время поднять противу стрелецкой силы силу иную!
Царевна осторожно высвободила ногу, подошла к приоткрытой двери и, убедившись, что за порогом стоит на дозоре верный ей стремянный, отчеканила по слогам:
– Ведомо ли вам, мои ближние, что единая сила, коей издревле крепок стол государев, не смерды, но дворянские роды? А не обратимся мы к силе сей, не миновать володеть Русией стрелецкой вольнице, а там и кругу казацкому!
– С Хованским во атаманстве! – не преминул вставить Иван Михайлович.
Шакловитый согнулся глаголем и злорадно хихикнул.
– На кого князь Иван замыслил опереться в чёрном деле своём, тою силою ему же мы голову с плеч снесём! – И с трогательною преданностью прибавил: – Не покажешь ли, государыня, милость, не повелишь ли указ писать по челобитной?
– Пиши! – без колебания приказала царевна, но, встретившись с умоляющим взглядом Голицына, остановила бросившегося было к порогу дьяка. – Да не сразу. Пообмыслить всё накрепко надобно. – И облегчённо вздохнула, заметив, какой светлой улыбкой подарил её князь.
Шакловитый, перехватив взгляды Софьи и Василия Васильевича, сразу утратил доброе расположение духа. «Всё по его воле творит! – заскрипел он зубами. – Не надышится на него, печальника холопьева!» – И, низко свесив голову, вышел.
На крыльце Фёдор Леонтьевич встретился с Родимицей.
– Что закручинился? – дохнула она на него хмельным перегаром.
Шакловитый хотел пройти мимо, но постельница загородила ему дорогу.
– Не рано ль кичиться стал, дьяк?
– Хмельна ты, – брезгливо сплюнул Шакловитый – Не любы мне хмельные бабы.
– А не любы, то и на комедь не ходи!
Не понявший Федору дьяк на всякий случай уже милостивей взглянул на неё.
– То-то же, Леонтьевич! А ты кичишься. – прищёлкнула языком и в двух словах рассказала ему о «комедийном действе», которое собирается поставить царевна. – Сама стряпала ту комедь, сама в ней и лицедействовать пожелала. А мне наказывала нынче после трапезы лицедеев собрать.
Шакловитый нежно обнял Родимицу:
– Удружи, бабонька!
– Добро ужо, удружу!
У себя в терему постельница достала из сундука жбан с вином и, хлебнув из него, бросилась на постель.
«Заснуть бы», – болезненно потянулась она, но неожиданно встала и на носках подкралась к порогу. Из дальнего края сеней донеслись чьи-то шаги. Припав ухом к двери, Федора затаила дыхание. Шаги приближались, чёткие, тяжёлые, размеренные. «Нет! – простонала женщина. – Не он!» – И, снова отхлебнув из жбана, грузно опустилась на лавку.
Она не помнила, сколько времени просидела в хмельном забытьи и не слышала, как в терем вошёл Фома.
Сквозь тяжёлую одурь ей почудилось, что кто-то окликнул её. Она растопырила руки, помахала ими в воздухе и теснее прижалась лбом к столику.
Пятидесятный изо всех сил шлёпнул её ладонью по спине.
– Встань!
Родимица вскочила и, увидев перед собой Фому, сразу очнулась.
– А я было вздремнула маненько…
– Ведома мне твоя дрёма! – зло сдвинул брови Фома. – Поболе вина бы лакала!
Серое лицо женщины, изрытое морщинками, глубоко ввалившиеся, как у тяжко больного, глаза, беспомощно упавшие на высокий лоб давно не мытые кудельки, весь жалкий, прибитый вид её тронули пятидесятного. Сознание, что Федора опустилась так из-за него, породило в
