– Награда царя, мсье…
Трость, унизанная алмазами, изумрудами. Сообщил стоимость – внятно, деловито – три тысячи шестьдесят четыре рубля. Принц-полководец, принц-коммерсант.
Гонг позвал обедать.
Сервировку шевалье нашёл безупречной. Серебро и тут в избытке, страсть хозяина… В центре четыре массивных слона, на спинах вместо паланкинов[272] посудины с приправами. Неизменный у русских чеснок… Хозяин ударился в воспоминания, шевалье обдумывал, как направить беседу в нужное русло. Помогло блюдо с сочным ростбифом.
«Зарежу свинью, забью быка, – струилась по ободу надпись, – вкусно хочу я есть»…
Шевалье засмеялся, перечёл вслух:
– Аппетит приходит во время еды. Коронованные особы, мой принц, не исключение. Военные удачи разжигают аппетит в огромной степени. Позвольте привести пример!
– Сделайте одолжение, мсье!
– Покойный ваш царь, помнится, уступал всё завоёванное[273], кроме Петербурга, лишь бы заключить мир. А впоследствии… У вас Выборг, у вас Ревель, Рига… В Финляндии поселяют русских. Царь выдаёт племянницу за курляндского герцога[274], увы, отошедшего после пира в царство мёртвых.
Осушив чарку водки, ла Мотрей хмурится, бороздит ногтём скатерть. Мекленбург. Была сосватана и вторая племянница[275] за тамошнего герцога. Полоумный сатрап, изгнанный из страны, но союзный договор, скреплённый брачным кольцом, в силе. В Мекленбурге русские солдаты.
– Но вам мало, мой принц.
Водка придаёт смелости, ноготь чертит контуры Балтики. Голштиния… Скоро свадьба, не так ли? Жених уже на правах зятя её величества, и расчёт понятен – одним выстрелом поразить двух фазанов. Племянник Карла XII имеет права на шведский престол. Сорвётся, так что ж, и Голштиния не пустяк. Княжество сильное, угрожает Дании. Меншиков улыбался поощрительно.
– Боитесь нас? – спросил он в упор.
– Согласитесь, есть основания! У вас мощный флот, самое многочисленное в Европе войско, отличнейшая артиллерия. С Швецией военный союз, она вам не опасна.
– Дальше, мсье!
– Логический вывод один… Россия хочет стать господином на Балтийском море. Слова не мои – короля Георга. Между тем покойный царь декларировал равновесие в Европе.
– Позвольте, позвольте! У англичан, у французов простор океана, а Балтика сосуд замкнутый. Как же нам угодить королю Георгу? Пребывать на самом дне сосуда и в одиночестве? Ясно ли я выражаюсь?
– Вполне, мой принц. Но мы обеспокоены… Каков же следующий шаг России? Вы стремитесь усилить Голштинию. Требуете для Карла Фридриха Шлезвиг. Да, провинция спорная…[276]
– Грубо захваченная, мсье.
– Не отрицаю… Но Англия гарантировала владения Дании, этого не изменить.
– Значит, и Франция тоже?
– Наш альянс с Англией при любых обстоятельствах сохраняется. Русских это раздражает. Кампредон, скажу по секрету, в отчаянии. Договор висит в воздухе, всё упирается в Шлезвиг. Для Дании кусок земли существенный. Она в клещах, а вы ещё понуждаете её отменить зундскую пошлину. Но платят все суда, идущие через пролив. Мы не протестуем.
Бурный, негодующий жест. Из рукавов сюртука выбились, распушились манжеты – пена валансьенских кружев. Щёки шевалье розовеют, он увлечён беседой. Приватная, ни к чему не обязывающая, она позволяет лучше понять Россию, соперника, во многом загадочного. Меншиков отхлёбывает из чарки крошечными глотками, спокойно.
– Дания нам должна, мсье, – сказал он. – От шведа кто избавил? Мы, мсье.
Кружева грустно опустились.
– Очевидно, лев считает себя образцом великодушия. У газели другое мнение.
– Это вы – газели? – прыснул светлейший. – Вы и англичане? Ой, умора!
Распотешил и гостя. Затем притихли. Шевалье, насытившись мясом, общипывал артишок.
– Сегодня снят, – пояснил хозяин, – в собственной оранжерее.
– Мир, в котором мы живём, жесток, дорогой мсье. Сошлюсь на Сааведру[277].
«Идеи христианского политического правителя», книга из библиотеки казнённого Алексея. Меншикову читали отрывки, запоминал дословно.
– Суверен, который не заботится о расширении своего государства, весьма рискует. Соседи постараются сократить. А по-русски говоря, с волками жить – по-волчьи выть.
– Горе нам, – отозвался гость. – Мы плохие христиане. Но, может быть, путём взаимных уступок… Если бы Карл Фридрих взял компенсацию за Шлезвиг…
– Спросите его!
– Э, дело дипломатов!
«Сытно я накормлю свой дом», – дочитал ла Мотрей. Аппетиты, аппетиты., опустошённое блюдо убрали, появились фрукты. Апельсины, персики в феврале…
– У нашей государыни, мсье, есть забота… Смею думать, более важная для неё, чем Шлезвиг.
– Любопытствую.
– Судьба Елизаветы.
– Она прелестна. Ваш посол Куракин[278] носится с портретом. Старик с ног сбился… Впечатление у всех наилучшее, но король ведь помолвлен.
– Это прочно?
– Что прочно в бренном мире! – ответил ла Мотрей, пожав плечами – Король очень молод, жениться не спешит. Речь может идти, как мне представляется, скорее о принце крови.
– Речи, мсье, – и улыбка Меншикова погрустнела, – текут как вода.
Подан кофе – манером европейским, без заедок. Сервиз на двоих, серебряный, тончайшей чеканки – гость похвалил. Английский? Нет, московский, собственные мастера сработали. Улыбка светлейшего едва теплится. Смотрит в чашку, в словах тягостное сомнение:
– Ну, подписан договор . Велика ли нам прибыль? Все ваши трактаты с соседями мы должны признать и гарантировать. А что взамен? Наше побережье нам оставляете… Спасибо, сами защитим. А сверх того что?
– Выгод много может последовать. Укажу одну, мой принц. Безопасность на юге.
– Вы серьёзно, мсье? Султан возлюбит Россию? Он ваш друг, не спорю, но ему-то веры меньше всего.
– Напрасно. Я годами изучал Турцию. У меня другое мнение.
Султан в действительности миролюбив. Де Бонак [279] уговорил его без труда. Искра войны тлела в Персии, могла разгореться. Посол Франции вернулся в Париж, награждённый султаном и с орденом Андрея Первозванного. Демаркационная линия между армиями, турецкой и русской, проведённая де Бонаком, стабильна до сего дня.
– Страх перед турками необоснован, мой принц. Распространённое заблуждение.
