Плечо напряглось, отвердело.
– Потерять? Что за фантазия, малыш?
– О, если бы!.. Боюсь, суровая истина. Меня хотят отослать. В Азию, воевать с персиянами.
– Фантазия, дурачок. Кто хочет?
– Его сиятельство Меншиков.
– Глупости, милый, – отозвалась она с ноткой раздражения. – Мир полон слухов.
– Персияне сдирают с пленных кожу. Сдирают заживо и… делают перчатки для султана. Или это турки? Всё равно – магометане. Они бесчеловечны.
– Испугался, бедненький… Ах, трусишка! Успокойся! А я жужу лача берне…
Малыш ложится спать, стережёт его мохнатый смирный медвежонок. Колыбельная рокотала глубоко под ухом Рейнгольда, его и впрямь сморило И вдруг:
– Глупый ты… При чём тут Меншиков! Я приказываю, я тебя пошлю воевать. Нет, не в Персию – во Францию. Боишься, душа в пятках?
– Обожаемая! За вас?
– Да, за меня, за мою дочь. Ты вернёшься со славой. Что – трусишь?
Привстала, наполнила стаканы. Виват герою, будущему генералу! Камер-юнкер пьёт крепкое красное вино, приторное до отвращения. Поле брани его не влечёт. Надо ответить… Снова выручает французский роман – клятв и пылких заверений на все оказии там множество.
После ночной аудиенции Рейнгольд дома, на берегу Малой Невы. Кофе, пышные горячие цукерброды – жена старшего брата хозяйка рачительная. Камер-юнкер болтает с набитым ртом:
– Её величество настроена воинственно. Меня в армию… Угадайте, куда! Во Францию …
Брат выспрашивает. Интимностей он не касается. Старшие помешаны на политике Потом перескажет Остерману. Вице-канцлеру важно знать настроение царицы – даже мимолётные её причуды и вспышки.
Крупный сановник, а пуговицы на кафтане оловянные… Одну удалось стащить – висела на ниточке. Особняк его похож на сарай, есть комнаты почти пустые, запылённое зеркало, парики на гвоздях.
Надо бы вести дневник, клеймить современников жалом сатиры. Камер-юнкер принимался, мешала лень. Потомкам достанется его коллекция. Пуговицы, платки, крючки, булавки – сувениры минувшего величия.
Уникальный этот музей долго будет храниться в фамильном прибалтийском имении. И тетрадь с отрывочными записями. Столбики цифр – карточные долги, афоризмы, отдельные фразы и восклицания.
«Проигрался в пух».
«На коня и в Париж… Когда же!»
«Деньги – прах, сладок азарт. Свободен тот, кто не ищет ни богатства, ни власти»
«Человек – существо смешное»
Платить долги необходимо. Горохов встретил однажды Рейнгольда и не узнал бонвивана[294] – бредёт словно в воду опущенный.
– Сочувствую, друг.
Крепко взял под руку. Причина известна. Проигрыш, на этот раз тяжёлый.
– Удачу нельзя приручить, – и ливонец слабо улыбнулся. – Было бы скучно, правда?
– И много?
– Сто пятьдесят. Хуже всего то, что данный господин мне неприятен. Просить отсрочки не могу.
– Вызволить вас?
В тетради Рейнгольда цифра обведена жирно и затем перечёркнута. А в списке лиц, получающих пособия от князя Меншикова, отныне значился Левенвольде.
Встревожен Петербург – весной будет война. Тысячи уст твердят… Чинят, снаряжают корабли, муштруют пехоту. Кого бить? Слышно – испанцев. Или датчан.
Царица, ни с кем не советуясь, подарила будущему зятю двести тысяч на войско. Формировать в России, цель – отобрать у Дании Шлезвиг. Секрета в том нет, напротив – самодержица призналась публично, удивив сим актом двор и дипломатов.
Датский посол Вестфален, придя в совершенный ужас, предупредил об угрозе короля Фредерика[295] и прибавил:
«Екатерина располагает государством, как изношенными туфлями».
Светлейший глотал валериану. Новый кунштюк! [296] Приедет Кампредон, будет скулить… Голштинец отступался уже, готов был компенсацию взять за Шлезвиг. Вожжа под хвост… Если добывать этот клочок земли для герцога, то путём дипломатическим – так заповедал покойный царь.
Изволь, матушка, объясниться!
– Француз забегал тут, – сказала царица самодовольно – Я задала моцион.
– Поди, на аркане приведёт жениха, – ответил князь, потешаясь.
– Забегал, – повторила упрямо.
Усмешка князя погасла.
– Воля твоя, мать. И я подтолкну.
За дверь выйдя, рассмеялся. К Кампредону отправился сам. Острастка, пожалуй, на пользу. Авось, скорее конец канители, а то ведь обрыдло – он туманит насчёт жениха, мы договор мусолим, Катрин бушует. Данилыч нашарил в кармане часы – с компасом и странами света, подарок Петра. Маркиз отобедал, пьёт чекулат.
И точно – в нос шибануло от душистого напитка, сдобренного ванилью… Кампредон ютился в кресле, накрытый по шею лисьей шкурой – простужен, устал, изнемогает от пустых словопрений.
– Ваши вельможи… Остерман скользок как угорь, сочиняет фальшивые болезни. Ваша подозрительность… Я подам в отставку, мой принц.
Вот бы славно…
– Зачем же… Солдаты ждут сигнала. Что на Пиренеях? Не всё зависит от нас.
Франция в одиночку; без Англии, не ввяжется в драку. Из-за безделицы Остерман тоже считает – тревога напрасная. Похоже, трубят отбой.
– Была почта вчера, – и француз смущённо развёл руками.
– Ничего, маркиз? Не стреляют? Живите мирно? Её величество подпишет договор немедленно, если вы поняли меня? Я буду счастлив вместе с вами поздравить новобрачных.
– Взаимно, мой принц, но Его величество пока не изъявил намерение. Я уже осмеливался предложить молодого человека из его семьи, который, в случае бездетности монарха…
– Займёт престол, – вставил князь – Гадательно… Короля, дорогой маркиз, короля!
– Вправе ли я обещать, мой принц? В моём положении. Я могу лишь надеяться.
– У меня нет надежды, маркиз.
Зря трудился царь, вырезая на кости личико маленького Людовика, зря послал ему токарный станок – создание искусника Нартова. В яму, небось, скинули подарок. Царицу до сей поры манит несбыточное. Время покажет ей. А пока, внешне подчиняясь, затягивать переговоры, исправлять пункты трактата, спорить. Тактика, объединившая почти всех вельмож, старых и молодых.
Данилыч, ярый защитник самодержавия, с болью в душе участвует в сей безмолвной
