достаточной мере чувственный, Людовик на первых порах показал себя очень нежным мужем. Мария Лещинская с завидной аккуратностью приносила ему в законный срок по принцу или принцессе, а то и по две сразу. Такая семейная идиллия продолжалась до 1732 года. К этому времени королева стала уставать от бурных ласк мужа, а Людовик с затаённым вожделением начал осматриваться по сторонам, жадным взором останавливаясь на прелестях придворных дам. Одна из них, пылкая и кроткая де Майльи, в особенности дразнила сладострастие короля. Это было замечено, придворные принялись толкать де Майльи в объятия короля. Графиня была очень не прочь завлечь в свои пламенные объятия Людовика, но преградой стояла его застенчивость. Раза два-три де Майльи при свиданиях с королём пускала в ход весь арсенал своих явных и тайных прелестей, однако дело не подвигалось ни на шаг: король не решался изменить жене. На помощь пришёл случай. Вечером того дня, когда де Майльи удалось особенно сильно всколыхнуть страстные грёзы Людовика, король послал своего камердинера к жене с сообщением, что его величество предполагает провести эту ночь на половине её величества. Королева ответила, что она не может принять короля. Людовик вновь послал камердинера к королеве с заявлением, что король не принимает отказа. Когда же жена опять дала всё тот же сухой и категорический ответ, Людовик вспыхнул гневом и поклялся, что больше никогда не потребует от королевы исполнения её супружеского долга. Это сейчас же стало известно, на следующий день де Майльи возобновила свою попытку овладеть любовью короля, и на этот раз попытка увенчалась полным успехом.
У натуры, которые сдержанны и нравственны только в силу застенчивости, надлом скромности является полным её крушением. Так плотина стоит незыблемо только до тех пор, пока вода не прососёт в ней еле заметного хода. А случилось это – и бушующая страсть несётся бурным потоком, выходя из берегов и затопляя все границы благоразумия.
Плотина застенчивости Людовика XV была подрыта объятиями де Майльи, и с этого момента король с ненасытной жадностью кинулся на удовольствия. Быстро составился кружок придворных, начался ряд весёлых охот, пирушек, маскарадов. Версальский дворец показался теперь слишком величественным и холодным для этого весёлого времяпрепровождения. И вот Людовик приказал отделать замок Шуази, и там стали происходить весёлые вакханалии. Для того, чтобы веселиться без помехи, Людовик XV ввёл в этикет правило, запрещавшее мужьям сопровождать придворных дам, отправлявшихся с королём в увеселительную поездку. Во внутреннем устройстве замка также было принято во внимание всё, чтобы устранить стесняющую помеху. Так, в столовой был устроен механизм, поднимавший из кухни накрытый стол – таким образом блюда подавались и убирались без непосредственного участия прислуги.
Эта жизнь стоила много денег. Кардинал Флери, фактически правивший страной, был очень скуп, но отказать королю в деньгах он не решался, чего доброго, король ещё сам возьмётся за управление, а это обошлось бы ещё дороже… И кардинал хоть и кряхтел, но довольно широко открывал государственную мошну к услугам Людовика.
Жизнь текла весело, привольно, беззаботно. Казалось, и конца не будет всем развлечениям и проказам. И вдруг всё словно сдуло. Веселье затихло, собутыльники приумолкли и ходили в полной растерянности и унынии, а весёлая де Майльи проливала обильные слёзы: королём овладела смертельная тоска, он неделями лежал на кушетке, отдаваясь своей гнетущей тоске, не желая и слышать о каких-либо развлечениях. Всё ему опостылело, всё было ему противно.
Весна, весь этот пышный пир пробудившейся природы ещё более усилили его дурное настроение. Весёлое щебетанье пташек, суетливо хлопотавших над витьём гнёзд, наивная прелесть юной зелени, грация первых весенних цветов – всё томило неосознанной мечтой, будило неведомые жаркие грёзы. Действительность казалась невыносимой, мечталось о чём-то ином, непохожем на неё, красочном… В полусне чьи-то белые руки обвивали шею Людовика, чья-то горячая грудь с зыбкой страстью приникала к его груди, чьи-то алые уста застенчиво лепетали неведомую сказку любви… Людовик вскакивал, хватал трепещущими руками воздух, искал горящим взором ускользнувшее видение… Никого! Никого!.. Он вспоминал о пренебрегаемой в последнее время Луизе де Майльи, но сейчас же болезненно- брезгливая гримаса искривляла его лицо… И несчастный король спешил забыться сном, чтобы хоть в грёзах пережить минуты счастья…
Однако ночь обессиливала, истомляла, сушила… И весь день король пролёживал в томной грусти на кушетке, не желая никого видеть, ни за что взяться. Каждое утро во дворец приезжали приближённые с неизменным вопросом:
– Как сегодня его величество?
И ответом им был неизменный испуганный шёпот:
– Тссс! Король скучает!
Король лежал, лежал, лежал… Словно тени, двигались по коридорам и залам дворца взволнованные слуги, осторожно пробираясь на цыпочках мимо королевских апартаментов. И от одного к другому нёсся предупреждающий шёпот:
– Тише! Его величество тоскует! Тссс! Король скучает!..
II
МАРКИЗ ДЕ СУВРЭ
В соседней комнате скрипнула дверь и послышались чьи-то лёгкие, бодрые шаги; вслед за этим дверь королевской комнаты приоткрылась, и в щель просунулась белокурая кудрявая голова с белым, нежным лицом, глубокими, большими, умными глазами и изящным аристократическим носом.
– Государь! – весело заговорил вошедший. – Это я, маркиз де Суврэ! Вашему величеству благоугодно было приказать мне немедленно явиться по возвращении из путешествия, чтобы доложить о результатах! Я только что вернулся из Пармы, и вот плоды моих поисков. Разрешите ли, ваше величество, всеподданнейше преподнести их?
– А, это ты, маркиз, – лениво ответил Людовик, не поднимая головы. – Войди!
Маркиз де Суврэ был сверстником короля и товарищем его по воспитанию. Король очень любил его общество, но совершенно не замечал его отсутствия: благодарность и стойкость привязанности вообще не входили в число добродетелей Капетингов. Зато сам маркиз действительно любил короля преданно, нежно, бескорыстно до трогательности. Только, как умный человек, понимавший, что избыток преданности, слишком явно выказываемый, порождает зависть, интриги и подкопы, Суврэ никогда не подчёркивал в присутствии третьих
