поводу странного поведения его друга, получались уклончивые, неудовлетворительные ответы. Однако общество никогда не даёт себя в обиду: в большинстве случаев оно отмщает за неё сплетнею. Так было и в данном случае. В великосветских гостиных стали ходить упорные слухи, что перенесённая князем Луговым болезнь отразилась на его умственных способностях.
– Несчастный князь, он сошёл с ума! – с соболезнованием стали говорить повсюду.
Протесты со стороны графа Свиридова, горячо заступавшегося за друга, только подливали масла в огонь.
– Скрывает друга, это так понятно! – пожимая плечами, замечали на эти протесты.
Граф Пётр Игнатьевич понял, что борьба с прочно установившимся в обществе мнением равносильна борьбе с ветряными мельницами, и умолк.
«Да и какое дело Сергею до них теперь!» – мелькало в его уме.
Луговому действительно не было теперь никакого дела до общественного о нём мнения. Это происходило не потому, что болезнь на самом деле подействовала роковым образом на его умственные способности, но потому, что князь пришёл к окончательному решению порвать все свои связи со «светом» и уехать в Луговое, где уже строили, по его письменному распоряжению, небольшой деревянный дом. Место для этой постройки было выбрано князем в довольно значительном отдалении от старого сгоревшего дома, стены которого он не велел разбирать до своего личного распоряжения.
Когда в «свете» узнали, что князь Луговой вышел в отставку и уезжает к себе в имение, это только подтвердило пущенный слух о его сумасшествии.
– Увозят! – говорили, уже совершенно не стесняясь присутствием друга больного, графа Свиридова.
Последний печально улыбался, но не возражал.
Вскоре факт совершился. Князь Луговой уехал из Петербурга.
Пред отъездом он имел свидание только с одним лицом из петербургского общества, Зиновьевым, посетившим его по его собственному желанию.
Зиновьев, Луговой и Свиридов сидели втроём в том самом кабинете, где полгода тому назад Сергей Семёнович сообщил князю содержание письма тамбовского наместника относительно Татьяны Берестовой, искусно в течение года разыгрывавшей роль его невесты – княжны Людмилы Васильевны Полторацкой.
– Я уезжаю к себе, – слабым голосом начал князь.
– Я слышал это от графа. – Указал Зиновьев движением головы на графа Свиридова. – Но неужели навсегда? Стыдитесь, князь, так предаваться грусти! Вы молоды, пред вами блестящая дорога, весёлая жизнь. Время излечит печаль.
– Нет, моё решение неизменно; я человек обречённый, и моя близость ко всякой девушке будет для неё роковой. Но не будем говорить об этом. Я решился просить вас приехать ко мне, хотя, как видите, я в силах был бы заехать к вам. Простите меня, это произошло потому, что я дал себе обет не переступать порога своего дома иначе как для того, чтобы уехать из Петербурга навсегда. А у меня есть к вам важная просьба…
– Помилуйте, князь, я с удовольствием! Тяжёлая перенесённая болезнь даёт вам право, – заговорил Сергей Семёнович, а между тем в уме его мелькало: «Не в самом ли деле он тронувшись?» – Какая же это просьба, князь? Всё, что в моих силах, всё, что могу.
– Это в ваших силах, это вы можете, – произнёс князь Сергей Сергеевич. – Зиновьево теперь в вашем владении?
– Да!
– Позвольте мне на свои средства выстроить церковь над могилой княгини Вассы Семёновны и княжны Людмилы. Другой храм я буду строить одновременно на месте своего сгоревшего дома. Церкви Лугового и Зиновьева, вы знаете, очень ветхи. Если я, паче чаяния, не доживу до окончания построек, то я уже составил духовное завещание, в котором все свои имения и капиталы распределяю на церкви и монастыри, а главным образом, на эти две, для меня самые священные цели. Граф Пётр был так добр, что согласился быть моим душеприказчиком и исполнителем моей последней воли.
– Я, конечно, князь, с особым благоговением готов исполнить вашу просьбу, – произнёс Зиновьев. – Мне тяжело, что мысль о постройке церкви над могилами погибших такою страшною смертью моей сестры и племянницы не пришла ранее в голову мне, но пусть моё согласие послужит мне вечным за это наказанием. Я завтра же сообщу управляющему Зиновьева, что вы явитесь туда полным распорядителем.
– Благодарю вас, – протянул ему руку князь.
Сергей Семёнович с чувством пожал эту исхудалую от физических и нравственных страданий руку.
Через несколько дней князь переступил порог своего дома и уехал в Луговое.
Однако о нём не забыли в «свете». На его долю выпала честь быть очень продолжительное время злобою дня в петербургских великосветских гостиных.
Жертву своего любопытства общество найдёт на дне морском, а не только в тамбовском наместничестве. Туда написали письма с просьбами следить за князем Луговым и извещать о его образе жизни и прочем. Оттуда стали получать ответы, быстро распространявшиеся по гостиным.
«Сумасшедший князь» – эта кличка оставалась за князем Луговым со времени его отъезда – действительно вёл себя там, по мнению большинства, более чем странно. По приезде в Луговое он повёл совершенно замкнутую жизнь, один только раз был в Тамбове у архиерея и предъявил тому разрешение святейшего синода на постройку двух церквей: одну в своём имении Луговом, а другую в имении Сергея Семёновича Зиновьева – Зиновьеве,
