появилось шествие.
Солдаты и робко пятившийся народ стояли одно мгновение, как остолбенелые, ожидая, что молния с неба поразит Орлова, когда он поднял своё оружие на служителя алтаря в монашеском сане. Но видя, что гнев Божий не проявился никаким чудом в защиту сражённого инока и в отмщение за его смерть, люди поколебались, и, как всегда, смелая, беспощадная решительность увенчалась успехом.
– Видите? – воскликнул Орлов, отъехав на некоторое расстояние и ещё раз обернувшись назад. – Видите? Это – обманщик, и Небо, которое он призывает в свидетели, не защитило его. Вперёд, гренадёры! Приказываю вам это именем императрицы!
Солдаты бросились вперёд и вскоре присоединились к Владимиру Орлову, который, по- прежнему не выпуская из рук поводьев лошади Иоанна Антоновича, помчался с ними прочь галопом.
Иоанн Антонович сидел, бледный и неподвижный, на коне, обеими руками держась за луку[26] седла. Внезапная смена событий лишила его ум, и без того отупевший в долгом тюремном одиночестве, всякой способности ясного мышления, и несчастный низложенный император пассивно позволял увлекать себя, только машинально повторяя шёпотом:
– Разбойники!.. О, Боже мой, разбойники!.. Они опять добрались до меня!.. Я снова попался им в руки!
Владимир Орлов доставил своего пленника окольными путями в казармы Измайловского полка; там оставались лишь немногие солдаты на карауле. В казарме Орлов привёл Иоанна Антоновича в свою собственную комнату, где несчастный юноша, как подкошенный, тотчас упал на постель и, устремив кверху неподвижный взор, произносил лишь несвязные слова, умоляя архангела Гавриила спуститься с неба, чтобы защитить его и помочь ему.
Между тем Владимир Орлов написал записку своему брату Григорию, позвал одного из бывших с ним гренадёров и велел ему доставить её по назначению, отыскав, где бы то ни было, его брата. После того он запер дверь, положил пару заряженных пистолетов на стол и устремил мрачные взоры на распростёртого на кровати юношу, который то шептал потихоньку, как во сне, то принимался жалобно стонать.
Когда Орлов скрылся с Иоанном Антоновичем, а толпа робко и несмело приблизилась к поверженному на землю отцу Филарету, у которого из зияющей раны на голове ручьями хлестала кровь, по другую сторону площади показалась головная колонна Преображенского полка, шедшего впереди государыни.
Оглушительный клик торжества потряс воздух, когда Екатерина Алексеевна подъехала к собору, окружённая своим блестящим придворным штатом. Войска выстроились пред входом в церковь, оставив посредине площади свободный проход к высокому порталу. Императрица сошла с лошади; свита последовала её примеру; и, смиренно склонив голову, скрестив руки на груди, Екатерина Алексеевна медленными шагами направилась мимо выстроившейся шпалерами гвардии к входу в церковь.
Внутренность собора была почти пуста; солдаты удерживали всякого, кто хотел туда войти раньше государыни. Проникавший сквозь расписные оконные стёкла дневной свет был настолько тускл, что в обширном храме господствовал причудливый разноцветный сумрак, который смешивался с сиянием бесчисленных свечей, теплившихся у главного иконостаса и в боковых приделах. Митрополит, в полном облачении, с митрой [27] на голове, с золотым, сверкавшим драгоценными камнями крестом в руках, стоял на амвоне,[28] окружённый духовенством.
Величественное зрелище представлял этот сонм святителей и священников в роскошных ризах, затканных золотом и серебром, пред драгоценным иконостасом, в облаках благовонного фимиама, струившегося из кадильниц и поднимавшегося к великолепному своду.
Крест дрожал в руке митрополита; его лицо было бледнее обыкновенного, а его зоркие глаза посматривали из-под седых бровей на входные двери с тревожным, боязливым и напряжённым ожиданием. Внимательно прислушиваясь, он различил раздававшиеся на площади клики: «Да здравствует император Иоанн Антонович!» Затем грохот барабанов и звуки труб заглушили человеческие голоса. Однако отец Филарет должен был находиться там. Возгласы, ясно доносившиеся до слуха владыки, возвещали о его приближении. С сильно бьющимся сердцем высокопреосвященный надеялся каждую минуту увидать входящего в собор Иоанна Антоновича, приведённого сюда отцом Филаретом.
Но вот к церковным дверям подошли гвардейцы; на площади стало тихо; слышался только своеобразный, глухой гул, подобный шуму морских волн: то были дыхание и шёпот многотысячной толпы, присмиревшей в напряжённом волнении.
Митрополит сложил руки, не выпуская креста, и поднял голову, точно хотел молить Всевышнего о помощи в такую важную минуту; но он не мог оторвать свои горящие взоры от входных дверей, которые, по причине яркого солнечного сияния снаружи, выступали светлой рамой в разноцветном сумраке под церковными сводами.
Вдруг крест сильнее задрожал в руках владыки, и взор его широко раскрытых глаз остановился неподвижно – у дверей показалась фигура Екатерины Алексеевны; переступая порог, императрица смиренно склонила голову и перекрестилась.
Гвардейские солдаты шли с ружьём в руке возле неё и выстроились в средней части церкви двумя шпалерами, которые постепенно растягивались, по мере того как государыня шла вперёд, и достигли почти самого амвона. Рой генералов и сановников, в блестящих военных мундирах и в богатом придворном платье, следовал за императрицей.
Екатерина Алексеевна приблизилась к самому алтарю. Свита окружила её блестящим полукругом, и церковь наполнилась до последнего уголка тысячною толпою, состоявшей из всех классов населения.
Государыня опустилась на колени пред алтарём; сложив руки, поникнув головой на грудь, она некоторое время казалась погружённой в усердную молитву и как будто забыла всё окружающее. Потом она подняла голову, гордо и повелительно, вопреки своей смиренной позе, взглянула на митрополита и заговорила твёрдым голосом, который ясно раздавался в обширном соборе среди водворившейся глубокой тишины:
– Забота о благе России и православного народа возложила на нас обязанность принять
