следует поискать спасения, пробираясь через дом.
Мы миновали коридор и, едва он окончился, оказались в изрядно просторной передней с колоннами, вниз вела широкая лестница.
Не успели мы прошмыгнуть к лестнице, как затопали сапоги и появились три полицейских офицера. Как по команде, они обнажили шпаги.
– Мы пропали, – простонал камергер – Ради Бога, не стреляйте, не поднимайте стражу!
Но я был уверен, что возникшее препятствие уже не столь затруднительно для преодоления. Сунув пистолет камергеру, я бросился навстречу полицейским.
В неожиданном броске выбил шпагу из рук напавшего на меня офицера, обхватил его за тулово, поднял над собою и швырнул в остальных противников, так что они покатились кулями.
– К выходу! – скомандовал я камергеру, свалив ударами кулака обоих вскочивших полицейских, а третьего потащил за собою.
Мне попался довольно дюжий молодец, но безвыходность положения придала мне столь яростную решимость, что я сломил в полицейском волю к сопротивлению.
Мы выбрались на крыльцо. Внизу стояла карета, кучер сидел на своём месте, будто поджидая седоков. У дверей кареты с факелом стоял лакей.
– Что там случилось? – встревожился он.
– Стреляйте, – шепнул я камергеру, – да не в олуха с факелом, а в кучера.
Но камергер будто не понял меня.
– Сюда, голубчик, – по-немецки приказал он лакею. – Нашему гостю плохо! Помоги-ка дотащить его!
Но прежде чем лакей поспешил к нам, мы были уже подле кареты. Приставив пистолет к груди лакея, камергер указал ему садиться в карету и сам сел следом. Я втащил полицейского офицера и велел кучеру:
– Гони к царскому дворцу, нигде не задерживая, каналья!
Лошади тронули, карета покатилась. Я прислушивался, ожидая погони.
– Куда мы едем, поручик? – спросил камергер. – Вы хотите пасть в ноги царю-батюшке и просить о помиловании?
– Только бы отъехать прочь от сего проклятого места! – отвечал я. – Вот надену мундир полицейского, а там видно будет!..
Камергер рассмеялся и задёргал шнур колокольчика. Кучер натянул вожжи, лошади встали.
– Экзамен окончен, – торжественно сказал камергер. – Поздравляю вас, господин Тимков!.. А уважаемых господ прошу покинуть карету и заняться своими делами!
Полицейский офицер, шатаясь, выбрался наружу. За ним последовал лакей. Оба бормотали извинения. Карета покатилась дальше.
– Что всё сие означает? – спросил я сердито.
В темноте я не мог видеть лица камергера, но я очень обрадовался таковому повороту событий.
– Что означает, потолкуем у меня в доме, – сказал камергер. – Право, теперь не грех выпить по стаканчику пунша. А вы молодец, господин Тимков, ей-ей, отменный молодец!
– Значит, всё было игрою, – сказал я. – Не кажется ли вам, что сие не делает вам чести?.. Всё могло принять иной, плачевный оборот!
– Пожалуй, – согласился камергер. – Но ставка в игре слишком высока. Я бы пренебрёг даже двумя-тремя трупами!
Что ж, если за меня давали так дорого, я не имел права вовсе не ценить себя. И я выругался по-немецки.
– Я понимаю ваши чувства, – ответствовал камергер. – Но что значат чувства в сравнении с делом, какое ожидает вас?
У меня нюх на людей. Всякий, кто усердно служил в канцелярии большого начальника, скажет, что главная обуза должности заключена не в самих хлопотах труда, но в опасных заботах о согласовании мнений нижестоящих начальников. И хотя их мнения не имеют чаще всего никакого отношения к делу, канцелярист для успеха службы должен ведать, как следует сообщаться с той или иной персоною.
Я сразу угадал характер камергера. Бог сподобил угадать, не допустив до погибели. Похожие на камергера люди уже встречались мне прежде, а люди – сколь бы ни различались между собою – всегда выражают некий образ, и образ повторяется. Господин Хольберг отличался умом, находчивостью и сдержанностью в своих желаниях. Вероятно, долгие годы подчинения при его незаурядных способностях развили в нём презрение к людям. Привыкши затем повелевать судьбами, он не терпел возражений, и довольно было ему не прекословить, чтобы повести беседу в желаемом русле, лишь чуть-чуть подправляя её наивными вопросами. На мудреца вполне доставало обыкновенной простоты. При всём том господин Хольберг был необычайно коварен, жесток и весьма последователен. Ловкий притвора, он, конечно, превосходно понимал ослепляющий смысл лести, но изнуряемый повседневными трудами, не мог не любить, чтобы им восхищались и во всём признавали его превосходство.
В отношениях со всяким человеком важнее всего сразу избрать нужный тон. Неспособный проницать собеседника и ценою жертв не получит от него столько пользы, сколько получит
