тоненькими руками?.. Должно быть, это ему никогда не удаётся!»
И, словно желая глубже спрятать эту глупую догадку, Густав с самым серьёзным и почтительным видом обратился к великому князю:
– Ваше высочество, я так много слыхал о вашей любви к армии и к военному делу вообще… Надеюсь, вы не откажете познакомить меня с ходом ваших занятий.
– Для меня нет ничего интереснее военных наук и упражнений.
Лицо Павла мгновенно преобразилось. Выпяченные, крепко сжатые губы сложились в искреннюю улыбку, такую наивную, детскую, какой нельзя было, казалось, увидеть на лице некрасивого, желчного человека сорока двух лет. Вокруг глаз, тоже прояснённых и подобревших теперь, разбежались лучами тонкие морщинки; две глубокие складки по бокам носа пролегли ещё глубже, так что получилась странная смесь, детская добрая улыбка на злом лице старика.
Умышленно или случайно, но юный король сделал очень удачный ход и сразу завоевал расположение Павла.
– Милости просим, когда угодно. Буду рад вас видеть… Если не поскучаете в моём тихом уголке! – ласково кивая Густаву, своим резким голосом сказал Павел.
Откланявшись великому князю, Густав невольно обратился к императрице.
Екатерина всё время, пока король знакомился с внучкой, говорил с её невесткой и сыном, также пристально, не таясь, наблюдала за юным гостем.
Ей хотелось, конечно, вперёд угадать, какое впечатление на юношу произвела девушка, а вместе с тем видеть, как сделает свои первые шаги при чужом дворе, в большом незнакомом обществе этот юноша-король, о котором уже ходило столько разноречивых слухов.
Экзамен был выдержан превосходно.
Густав, обернувшись, встретил лучистый, ясный взгляд императрицы, такой живой, юный, что его странно было наблюдать на обрюзгшем, старом лице этой женщины шестидесяти семи лет. Императрица была оживлена теперь приятной картиной, которая развернулась перед ней.
– Главное сделано, милый кузен. Теперь я вам представлю моих ближайших друзей, – сказала Екатерина. – А между прочим, должна вам сознаться, будь я моложе, право, сама бы полюбила вас, sir!
– Одним только могу ответить, ваше величество: прошу позволения поцеловать руку одной из величайших монархинь нашего времени…
– О, нет, нет… Я не могу забыть… никогда не забуду, что граф Гага – король!
– О, если вы не допускаете, чтобы я коснулся руки императрицы, дозвольте поцеловать руку дамы, к которой я давно чувствую глубокое почтение и удивление неподдельное…
– Вы умеете говорить… Приходится вам уступить! – смеясь согласилась императрица, затем они сделали шаг к толпе близких к Екатерине придворных, стоящих впереди других групп…
А общее внимание теперь естественным образом перешло на спутника короля, на графа Вазу, как он называл себя; вернее, на регента, опекуна юного короля, на герцога Зюдерманландского.
Он составлял такую же противоположность племяннику, как Павел своей жене. Маленький, толстенький, с одутловатым, красным лицом, он вдобавок сильно косил глазами.
Но глаза эти, бегающие, искрились весельем, хитростью, умом.
Влажные, красные губы сердечком часто складывались в лукавую весёлую улыбку. Тонкие ноги-спички как-то забавно торчали из-под нависающего большого брюшка и даже словно гнулись под его тяжестью.
Уже немолодой, с седеющими волосами, регент отличался живостью и ловкостью движений, составляя полную противоположность королю, который словно рассчитывал каждый свой шаг, каждое движение.
Одна особенность сразу кинулась в глаза придворным: в разговоре регент свою шляпу держал перед собою, тульёй вниз, как держат бродячие артисты, обходя публику для сбора добровольных лепт.
В то же время его маслянистые, вечно смеющиеся, острые глазки с особенным вниманием останавливались на самых свежих и хорошеньких личиках придворных дам, казалось, скользили по их шейкам, спускались по линиям декольтированного лифа, словно стараясь лучше разгадать все прелести, скрытые под кружевами и плотными тканями…
Первый обратил на это внимание грубовато-насмешливый Константин Павлович.
– Посмотри на этого «щелкунчика», Александр, – обратился он к брату. Вот забавная фигура. Особенно когда стоит рядом с королём. Если бы уметь рисовать, новая картина была бы: Гамлет, печальный принц, и Санхо-Панхо… А как он пятит свой животик… А как пялит глазки косые… Вон теперь прилип к вашей Варе Голицыной… Так, сдаётся, норовит крысой юркнуть ей за лиф, да и не вылезать из тёплого места… Ха-ха-ха!.. Губа не дура, выбрал самую хорошенькую… А шляпу, шляпу как держит?! «Подайте на бедность!» Жаль, что рублёвки со мной нет, так и кинул бы ему, словно нечаянно, в шляпу… Порадовался бы раскосый швед!
Всё это было сказано почти вслух, а громкий смех привлёк общее внимание.
Старший брат укоризненно покачал головой и отошёл.
Павел весь побагровел, но ничего не сказал. Воспитание сыновей было отнято у отца, и Павел даже с некоторым злорадством смотрел, как юноша семнадцати лет, женатый, великий
