Все сгруппировались вокруг Моркова и короля: с одной стороны шведы в своих красивых, но скромных, тёмного цвета кафтанах, а против них – залитые золотом, бриллиантами, с кружевными брыжами и жабо, с широкими лентами через плечо, русские вельможи, по такому необычайному поводу сошедшиеся в этой комнате, в этот час.
Громко, нервно, напряжённо, совсем непривычным образом, Морков прочёл: «Проект статьи о вере».
– «Я, Густав IV, король Швеции и пр., торжественно обещаю предоставить её императорскому высочеству, государыне, великой княгине Александре Павловне, как будущей супруге и шведской королеве, свободу совести и исповедания религии, в которой она родилась и воспитана, и прошу ваше величество смотреть на это обещание, как на самый обязательный акт, какой я мог подписать». Вот и всё… Может быть, ваше величество, ваше высочество, пожелаете тут какие-нибудь слова изменить… подробности… Благоволите… И извольте подписать… И всё кончено… Там ждут… Весь город… Вот, ваше величество… Прикажете начисто переписать? Или это хотите?..
– Нет, я ничего не хочу. И ничего не подпишу! Об этом тоже не было речей… Вот, передайте императрице… Я сейчас напишу… Это всё, что я могу сделать… Вот. Если это удовлетворит государыню, хорошо. Если же нет, вина не моя!.. Вот…
Быстро подойдя к столу, опершись только коленом на кресло, он набросал на листке несколько размашистых строк своим неровным, нервным почерком.
В записке стояло без всякого обращения: «Дав уже моё честное слово её императорскому величеству в том, что великая княжна Александра никогда не будет стеснена в вопросах совести касательно религии, и так как мне казалось, что её величество этим довольна, то я уверен и теперь, что императрица нисколько не сомневается в том, что я достаточно знаю священные законы, которые предписывают мне это обязательство, и всякая другая записка от меня становится всецело излишней. Густав-Адольф IV, 22 сентября 1796 года».
– Вот всё, что я могу написать, – подавая раскрытым листок не Моркову, а Безбородке, сказал король и отошёл от стола.
Морков почти выхватил записку из рук Безбородки и кинулся вон.
Безбородко медленно пошёл за ним.
– Ваше величество, – заговорил Будберг, взяв в руки «проект» обещания, оставленный на столе, – неужели и эта бумага так пугает вас? Тут же нет никаких обязательств… Только точно выражена ваша собственная мысль… Ещё короче и прямее. Ни о чём не говорится, как о свободе совести… религии… Говорится…
– Так, как желает императрица, её митрополит и все попы, а не так, как желаю и могу выразить это я, король Швеции и моего народа, который тоже глубоко и горячо верит в свой закон.
– Но тут нет обязательств, неприемлемых для вас, государь! Стоит подписать эти строки, и всё будет устроено… Мы молим вас, государь… Не ставьте в тяжёлое, в опасное положение и себя, и вашу родину вместе с нами… Подумайте, ваше величество! – наперебой стали убеждать юношу русские, окружив его почти со всех сторон.
Непривычный к подобной настойчивости, упрямый и вспыльчивый по натуре, Густав вдруг выпрямился, окинул всех властным, холодным взглядом и отчеканил:
– Нет! Не подпишу я ничего противного законам моей страны!
Повернулся и скрылся за дверью своей комнаты, щёлкнув замком.
Русские стояли ошеломлённые, растерянные.
– Какая дерзость! – только и вырвалось у Шувалова.
Молча откланявшись регенту, Штедингу, шведам, все вышли и поспешили во дворец.
«Что-то там творится? Что там делается?» – думал каждый про себя.
Им навстречу мчался снова Морков, посланный для последней попытки.
Было уже около десяти часов вечера.
Два с лишним часа ждал весь двор, чем разрешится загадочное смятение.
Архиереи, священники, весь клир изнемогали в своих блестящих одеяниях.
Что делалось с государыней – видели все.
Лицо у неё сразу осунулось, постарело так сильно, что страх охватил окружающих. День обещал кончиться очень печально.
Не успели вельможи, приехавшие от короля, войти осторожно в покой, где сидела государыня, как к ним двинулся Зубов:
– Ну, что?
– Нам не удалось. Он прямо безумный… Совсем с ума сошёл… Или настроил его кто- нибудь очень сильно. Узнать нельзя мальчишку, такого тихого, спокойного, рассудительного до сих пор… Что скажет Морков?
– Да, да… Я ещё послал… Да, вот и он… Ну, что, говорите!
Морков, бледный от страха, еле проговорил:
– Даже не раскрыл дверей…
– Надо доложить государыне… Идёмте со мной…
И Зубов, бледный, взволнованный, тихо подошёл к креслу Екатерины.
