два батальона Козловского полка. За ним шёл командир этого полка генерал-майор Рек. Турки, увидевшие, что идут свежие русские подкрепления, возобновили артиллерийский обстрел. Суворов бросился вперёд, чтобы скорее пройти линию огня, войдя в сближение с неприятелем. Генерал Рек свалился, раненный в ногу. У лошади Суворова ядром оторвало голову. Он упал, вскочил и оглянулся. Поредевшие батальоны козловцев в замешательстве остановились, начали отступать. Рядом с собой Суворов увидел всадника на коне и приказал ему слезть. Всадник с недоумением уставился на него – это был янычар, овладевший лошадью убитого русского казака, – потом выхватил саблю. В ту же минуту гренадер Степан Новиков – человек столь необычайного роста и ширины, что был правофланговым во всей дивизии, – поднял янычара на штык и отбросил в сторону, схватил ружьё за дуло, взмахнул прикладом – и вокруг Суворова образовалось пустое место.
Наконец Суворову подвели какого-то коня. Солдаты, видя Александра Васильевича невредимым, бросились вперёд – битва возобновилась. Но патронов у русских уже не было, ряды их смешались, а Суворова ранило пулей в левую руку. Казачий офицер Кутейников подхватил его. Александр Васильевич приказал вести себя к берегу моря и потерял сознание. Кутейников обмыл его рану морской водой, перевязал её шейным платком, надел вывороченную рубашку сухим рукавом на больную руку.
Суворов, придя в себя, закричал:
– Помогло, ей-богу, помогло! – влез на лошадь и помчался вместе с Кутейниковым к первым рядам сражавшихся.
Было темно, трудно вести бой. Канонада смолкла, в темноте слышались стоны раненых, крики и отдельные выстрелы.
В это время лейтенант Ломбард на своей галере проскочил между берегом и полукружием турецких судов. Турецкая шибека и канонерская лодка с треском взлетели на воздух. Красноватое пламя поднялось вверх, освещая галеру Ломбарда, стоявшего на носу её, и невдалеке два русских брандера, фрегат и двенадцатипушечный бот. Турецкие суда начали медленно отходить в глубь моря, потом остановились.
Вокруг Суворова были уже все ранены или убиты – погиб казачий офицер Кутейников, ранен был Степан Новиков и убиты два ординарца. Сам он ослабел и часто терял сознание. Наконец Суворов приказал войскам отступать к крепости.
Несмотря на ранение, Александр Васильевич был очень весел. «Какие молодцы, – говорил он, – я таких турок ранее не видал: более летят на холодное оружие».
На рассвете к Кинбурну подошли десять эскадронов лёгкой конницы, батальон Муромского полка и две резервные роты, охранявшие обоз.
Тогда Суворов, перестроив свои части, в четвёртый раз пошёл в наступление. Турки возобновили было стрельбу с кораблей, но всадники как буря пронеслись от крепости к морю. Впереди них молниями летели золотые штандарты, за ними трепетали полотнища знамён. Турки бросались на лошадей, пытались колоть кинжалами кавалеристов – тщетно. Тысячи сабель мелькали в воздухе, рубили и кололи, лошади метались в густой толпе янычар, расстраивая их ряды. Казачьи полки под командой полковника Иловайского пробрались к самому краю отмели и бросились на турок с тыла. Турки, зажатые в тиски, сражались отчаянно, медленно отступая к морю. Вдруг русская кавалерия раздалась в стороны, и стоявшие за ней пехотные части бросились в штыковую атаку. Впереди солдат бежал Суворов в белой рубашке, со шпагой в правой руке, левая была на перевязи. Всю массу турок загнали в море, и тогда по ним стала стрелять русская картечь. Некоторые янычары пытались из моря вновь выскочить на берег, но их убивали, другие хотели переплыть к Очакову, но их подстреливали. Только немногих подобрали турецкие суда.
Кинбурнская победа была первой, и её шумно праздновали в Петербурге. Екатерина после торжественного молебствия в соборе сказала: «Александр Васильевич всех нас поставил на колени, жалко только, что его, старика, ранили». Она прислала ему собственноручное письмо, составленное в самых тёплых выражениях, и орден Андрея Первозванного. Потёмкин скрепя сердце поздравил его, а сам от зависти вышел из меланхолии.
Но Суворов думал не о себе, а о своих подчинённых. Зная их нужды, он старался каждому воздать по заслугам.
«На милосердие ваше, светлейший князь, – писал он Потёмкину, – муромского полковника Нейтгардта: его полка лёгкий батальон сделал первый отвес победе. Жена его умерла, две дочери – невесты, хлеба нет».
«Майоры Пояркин и Самуилович поставили на ноги полки: природное великодушие вашей светлости не забудет и их.
Обременяю вашу светлость, простите! Обещаюсь кровью моей ваши милости заслужить».
Теперь главным опорным пунктом турок на Чёрном море оставалась крепость Очаков. Суворов считал, что её можно взять штурмом, потому что турки потеряли под Кинбурном около восьми тысяч человек, а русскому флоту удалось уничтожить пятнадцать крупных турецких судов, но Потёмкин не хотел идти на это. Зная характер Суворова, он написал ему:
«Я на всякую пользу руки тебе развязываю, но касательно Очакова попытка неудачная может быть вредна. Я всё употреблю, надеясь на Бога, чтобы он достался нам дёшево».
Но Суворов, просидев около месяца в бездействии, не выдержал и, воспользовавшись вылазкой турок, завязал настоящее сражение. Он надеялся, что тогда светлейший вынужден будет начать общий штурм крепости. Любимый полк Александра Васильевича – Фанагорийский – опрокинул турок, но из крепости почти всё время враги высылали подкрепления. Принц де Линь, австрийский фельдмаршал, состоящий при квартире Потёмкина, умолял светлейшего начать штурм с другой стороны, пользуясь тем, что крепость почти пуста. Но Потёмкин не согласился, считая, что это вызовет только ненужную гибель русских. В разгар сражения один турок, служивший у русского офицера и перебежавший в Очаков, узнал Суворова, который находился впереди фанагорийцев, и указал на него янычарам. Весь огонь устремился на него. Пуля попала Суворову в шею и застряла у затылка. Он зажал рану рукой, передал командование Бибикову и уехал на перевязочный пункт. Солдаты, думая, что Суворов ранен смертельно, смешались и начали отступать к своим позициям.
