– Говорите, Виндишгрец отведёт войска к Градчину, откроет огонь?
– Ну да, что вы будете делать? – говорит пастор Гурбан.
– Драться! – злобно кричит Бакунин, отрываясь от карты. – Что, сдрейфил, яростный пастор?
Это верно, кругом путаница и паника.
– Сегодня приезжает в Прагу эрцгерцог Карл-Фердинанд, хочет пойти на уступки народу, – говорит Сладковский.
Бакунин не ответил; торопливо вошёл взволнованный Карл Сабина.
– Обедня началась, – задохнувшись, проговорил, обращаясь к Бакунину, – работники собрались, тысячи две, наши там, все готовы, «Сворность» охраняет порядок.
- А войска?
– Войск один патруль у гауптвахты.
– Но ещё нет никого от деревень.
– А служба уж идёт?
Сабина пожал плечом. Почему Бакунина окружает такая нерешительность и вялость? Вчера готовый биться на улицах, пастор Гурбан сидит в углу, подавленный, безучастный; Арнольд хромает, жалуется, как всегда, на подагру. Бешенство приливает к сердцу Бакунина: бить бы их палкой!
– Арнольд и Страка! – Бакунину сейчас нельзя возражать. – Толпу после службы надо разорвать, двинув демонстрацией; сделать это просто, достаточно крика, и толпа пойдёт. Смотрите сюда, – указывал белым пальцем на карту Бакунин. Встал и пастор Гурбан, все окружили Бакунина. – Пусть студенты и «Сворность» двинутся после литургии с Конной на Новую аллею, отсюда часть свернёт к Грабену, к замку Виндишгреца, хорошо б сюда свернуть работников, пусть они идут ко дворцу. Путь, по Бергманштрассе, через Эйзенгассе, по Рингу Старого города к Цельтнергассе – это одна демонстрация. Другая – двинется через Грабен, мимо Пороховой башни, к главному управлению, у замка Виндишгреца работники устроят ему кошачий концерт Я поеду к дворцу, а вы двигайтесь с другой частью. Штаб перенесём в «Голубую звезду» и там решим сообразно обстоятельствам. – Обращаясь к офицеру из «Сворности», Бакунин проговорил: – Езжайте на окраину, надо с предместий двинуть больше работников и крестьян. Наш успех от первого натиска на главное управление и цейхгауз. – Длинный палец Бакунина на картах Вышеграда и Градчина указывал пункты приступов, наступлений, атак.
14
Дьяконы в золото-розовых, зеленовато-золотых ризах, похожие на тёмно- раззолоченные столбы, торжественно возглашали на Конной площади многолетие славянству, перед алтарём у статуи св. Вацлава, Плыли камилавки протоиереев, скуфейки иереев, колебались в жаре Духова дня хоругви с изображением ангелов и святителей. В недвижном воздухе замирали расплавленные хоры; и вот на колени опустилась многотысячная толпа, подхватывая «Многая лета!».
Но концы дрогнули, вставая, заколебался и центр; длинным, извилистым рядом толпа тронулась к золотым крестам, что держали четыре усталых протоиерея, благословляя толпу. На Конной обнимались славяне, клялись в верности славянскому делу, если б даже пришлось пролить кровь. Пёстрые члены «Сворности», «Славии» смешались, обходя вокруг старой статуи св. Вацлава. Но раздалось «Вперёд, братья! – и густота тысячной толпы двинулась первыми колоннами с плавно дышащими в воздухе славянскими трёхцветными знамёнами.
– На Новую аллею! – закричал студент в плаще, с перьями на шляпе, взмахивая саблей; голос передали по толпе.
Колонна грянула «Гей, славяне!», заворачивая к Новой аллее.
– Показаться Виндишгрецу! – Пройти перед Виндишгрцем! – Вперёд, братья! – Словно случайно разрывалась толпа; часть сворачивала к Грабену. На Бергманштрассе от льющейся массы вновь отвалился живой кусок, вея знамёнами, поплыл под песни через Эйзенгассе по Рингу Старого города к Цельтнергассе. Толпы ситцепечатников со студентами лились, как расплавленный свинец, мимо Пороховой башни к Пражскому замку. В духоте летнего воздуха билась песня Кукулевича «Где отечество славян». И чем ближе вырастал замок австрийского главнокомандующего, ожесточённей шла толпа прямо на замок.
15
В сводчатом зале в присутствии свиты князь Виндишгрец принимал депутацию «Союза спокойствия и порядка». Князь стоял в гусарской форме, как будто чуть рассеянный. Толстые депутаты в сюртуках, в руках цилиндры. Пражский городской голова граф Рудольф Стадион, одышливый, быкообразный человек, произносил ветвистую приветственную речь.
Виндишгрецу скучно от длинноты речи штатского человека. Тонкими, как у женщины, пальцами князь трогал то пуговицу мундира, то темляк сабли. Освещённый окнами профиль Виндишгреца сух, в кудрявых бакенах; на мундире поблёскивала колодка орденов.
Как сердечный больной, тяжело переводя дыхание, Стадион кончил; Виндишгрец сказал холодно, без всякого выражения:
– Я хочу верить чувствам, выраженным мне депутацией славного австрийского города Праги. Смею уверить, что приму все меры к поддержанию спокойствия и порядка в столице Богемии.
До присутствующих донёсся свинцовый гул толпы, приближающийся, смелеющий, словно катящееся ядро. Когда ударил набат, городской голова Стадион побледнел и депутаты переглянулись.
– Что это? – сказал тихо, в пространство городской голова. Свита князя метнулась к окнам. Повернув голову вполоборота, сведя над ястребиным носом брови, Виндишгрец спросил:
– Что за шум, граф Андраши?
Лейтенант в такой же гусарской, как у князя, форме проговорил от окна:
– От Пороховой башни движется толпа, ваше сиятельство.
Виндишгрец кинул депутации:
– Приём окончен.
Депутация, торопясь, выходила из зала. Славянская толпа залила уж площадь перед замком, наполняя её, как прибоем; кричали по-чешски, катился гул. Виндишгрец хотел услышать, что кричат. Рукой с гербовым княжеским перстнем распахнул окно – ворвался рёв, крик, с отворённым окном внезапно усилившийся:
– На фонарь Виндишгреца!
Виндишгрец закрыл окно и чуть улыбнулся, бледно, с потемневшими глазами.
– Лейтенант Яблоновский, – обратился к сильному розовощёкому блондину с разведённым ямочкой подбородком, – с полуротой гренадер Вохера – разогнать толпу, не открывая огня!
Лейтенант Яблоновский отчётливо повернулся, побежал по лестнице. Распахнулись замковые ворота; ощетинившись штыками, полурота гренадер пошла на толпу; впереди,
