Женские голоса болгарок звонко вторили победному гимну:
Ура-а-ааа!.. – загремело в толпе жителей.
– Живие!.. Живне-е-еее!!!
Афанасия с его жалонёрами сначала притиснули к садовым плетням, потом подхватили общим солдатским потоком и понесли к городской площади. Вокруг мощно гремел хор:
Вдруг остановились, сорвали ружья «к ноге», сжались в колонне. Хор смолк, солдаты снимали кепи, вытирали вспотелые лбы, шумно сморкались.
Афанасий протолкался через колонну на площадь. У церкви с белыми жестяными куполами стояло духовенство в высоких шапках и в золотых ризах. Крестный ход с иконами и хоругвями вышел навстречу войскам. Седовласый и седобородый, смуглый болгарин в длинном чёрном сюртуке – систовский старшина – говорил речь спешившемуся генералу Петрушевскому, стоявшему против него. Девочка в расшитой пёстрыми узорами рубашке и пёстрой юбке поднесла генералу громадный букет лилий и роз.
– Да что вы, право, – смущённо говорил Петрушевский. – Да я же не главный здесь начальник. Это же надо генералу Драгомирову.
– Генерала Драгомирова тоже, – сказал старшина.
Священник выдвинулся с крестом, глухо, в унисон, запели певчие. В открытые двери храма за священником и крестным ходом входил Петрушевский с букетом в руках…
Раздалась команда. Ружья взяли «вольно» и тронулись дальше. По площади раздавались крики:
– Живие царь Александр!
– Ура!
Загрохотали барабаны. Стоголосый хор запел:
Марш, марш, с генерала наш!
Раз, два, три! Марш, войницы!
Афанасия с войсковым потоком проносило через площадь. Тут он увидел своего отца и направился к нему.
XIV
– Афанасий! Жив? Здоров? Нигде не зацепило? Но голоден, конечно? А? Каково? Орлами перелетели через Дунай!
Порфирий обнял Афанасия и, обернувшись к стоявшим на крыльце штабным офицерам, сказал:
– Мой сын!.. С первым рейсом переправился через Дунай… Молодчага!
В расстёгнутом у шеи, насквозь пропотелом сюртуке с болтающимися аксельбантами, сразу дочерна загорелый, запылённый, с измятыми грязными бакенбардами, – столько раз они были в пыли, а потом мокли в воде, когда он пил, – Порфирий сиял счастьем победы.
– Ты и представить себе не можешь, Афанасий, что твоему отцу пришлось проделать! Не мальчик!.. Не прапорщик! По этим чёртовым горам, колдобинам, виноградникам, везде – пешком!.. Подумай, твой отец – п е ш к о м!! Наших лошадей когда-то ещё переправят… Завтра; и то дай Бог! Ты зачем здесь?
– Меня послал командир полка узнать, где стать полку.
– Генерала Драгомирова ещё нет здесь. Ну, да это мы сейчас тебе узнаем. Идём со мной.
В большой, просторной хате толпились офицеры – колонновожатые. На столе, накрытом холщовыми полотенцами, были наставлены тарелки с курятиной, порезанной кусками, с бараниной, салом и хлебом, стояли тяжёлые деревенские стеклянные стаканы с розоватым, мутным вином, похожим на уксус.
Немецкий генерал Вердер, военный агент, высокий, тощий, в длинном сюртуке, стянутом в талии, в чёрной кожаной каске с прусским орлом, в монокле, держа одной рукой полковника Гарновского под локоть, а в другой стаканчик с вином, говорил по-французски, отчётливо и резко выговаривая слова:
– Je crams que la facilite avec laquelle vous avez effectue le passage du Danube ne vous entraine dans des operations risquees et ne vous apporte des revers[176].
Порфирия как бичом стегнуло, он и про сына забыл. Он вмешался в разговор:
– Excellenz! – сказал он. – Wir rmissen jetzt – vorwarts, vorwarts, vorwarts![177]
Вердер – он был выше ростом Порфирия, – расставив ноги, снисходительно, сверху вниз, посмотрел через монокль на Порфирия.
– Ach, so! – откликнулся он. – Meinen Sie?[178]
– Aber naturlich[179].
– Es ist kaum glaubhaft, dab Sie als Stabs-offizier so sprechen[180].
– Vorwarts! bis Konstantinopol![181] – восторженно прокричал Порфирий.
– Ach, so! Na, ja![182]
Вердер засмеялся и выпил вино.
– Viel Gliick![183]
Порфирий торопливо схватил со стола стакан с вином и залпом осушил его.
