теперь своему брату – главнокомандующему русской армией, никак не желал положиться на скромный военный опыт цесаревича и сделал ставку на трёх китов – Тотлебена с его инженерной мудростью, Гурко, совершившего дерзкий бросок за Балканы, и Скобелева, который в двух последних штурмах Плевны обрёл необыкновенную популярность в войсках.
Теперь Гурко во главе гвардии должен был взять Горный Дубняк и Телиш.
11
В Эски-Баркаче, жалком селении, покинутом жителями, разграбленном и сожжённом бежавшими турками, генерал-адъютант Гурко встречал подходившие из России части гвардии. Цвет нашего воинства передавался под командование Гурко помимо всей кавалерии, русской и румынской.
В ожидании сбора гвардии генерал проводил дни по одному и тому же образцу. Едва начинало светать, как из турецкой глиняной постройки на краю селения, чудом уцелевшей посреди развалин, раздавался глухой, но далеко слышный голос:
– Соболев! Седлать коня!
Любимый денщик тотчас выводил бойкую казачью лошадку. С восходом солнца генерал уже отправлялся на аванпосты в сопровождении дежурного ординарца, переводчика Хранова, Соболева и конвоя из десятка казаков.
Он выезжал далеко за цепь, взбирался на холм и с биноклем всматривался в турецкие позиции.
Плевна, загадочная Плевна, уже унёсшая столько тысяч русских жизней, лежала в трёх верстах. За рекой Вид, на возвышенностях, покрытых редким кустарником, едва выделялись полоски турецких редутов, и только в логовинах между холмов можно было заметить перемещающиеся тёмные пятна турецких войск. Там, в городе, превращённом в крепость, затаился с сорокатысячной армией Осман-паша. Блокада была неполной: с юго- запада по Софийскому шоссе, укреплённому турками и зорко оберегаемому ими, подходили обозы с оружием, боеприпасами, продовольствием. Начиная от самой Плевны вдоль дороги были сосредоточены вражеские фортеции на высотах близ селений Дольний Дубняк, Горный Дубняк, Телиш, Луковцы, а в промежутках между ними шоссе защищалось нарытыми ложементами, окопами для пехоты и засеками.
Генерал молчал. Молчали и сопровождавшие, не смея нарушить его размышлений. Наконец он отрывисто приказывал ехать дальше и отправлялся по окрестным деревням, снова и снова расспрашивая болгар с помощью Хранова о расстояниях между населёнными пунктами, о состоянии дорог в осеннюю распутицу, о подробностях расположения селений, занятых турками.
Затем Гурко объезжал войска, неожиданно появляясь на самых отдалённых аванпостах. Он не пропускал мимо себя ни одного солдата, чтобы не поздороваться с ним, – сурово бросал: «Здорово, улан!», «Здорово, гусар!», «Здорово, стрелки!» В короткий срок подтянул дисциплину, которая в Западном отряде, и прежде всего в кавалерии, оставляла желать лучшего. Особенно строго карал редкие случаи поборов продовольствия и фуража в болгарских домах.
Уже луна появлялась на небе и загорались костры на биваке, когда раздавались звуки копыт и снова слышался глухой голос генерала:
– Соболев! Принять коня! Нагловского ко мне!
Зажигался свет в единственном оконце: Гурко садился за карту со своим начальником штаба.
Щеголеватые адъютанты румынского князя Карла, прикомандированные к Гурко, не могли скрыть своего удивления и постоянно спрашивали:
– Когда генерал обедает? Ведь он не берёт с собой никакой еды! Когда генерал спит? Он же просиживает с Нагловским до утра над картой!..
Но более всего адъютантов князя Карла, избалованных комфортом, поражали спартанские привычки Гурко.
– Что за странность! – судачили они между собой. – Начальник всей русской гвардии, а не дозволяет себе иметь порядочного экипажа и обходится самой простой лошадью!..
…В суконной шапке и походной шинели Гурко медленно ехал вдоль строя, вглядываясь в лица солдат. Они стояли в лощине, вызывая восхищение гвардейской выправкой, молодцеватым видом, непоказной бодростью. Из-под лакированных чёрных козырьков на генерала серьёзно смотрели серые, голубые, карие глаза. Он видел румяные лица, усатые и безусые, но с бритыми подбородками. Бороды были разрешены во всех войсках, кроме гвардии.
Гурко чуть тронул казачью лошадку в шенкеля, и та, почувствовав касание его сильных ног в серо-синих шароварах с красным лампасом и крагах, тотчас двинулась дальше вдоль фронта. Она сама нашла возвышенность перед центром построения и послушно остановилась по приказу седока.
– Помните, ребята! – так громко, что его было слышно на другом конце Эски-Баркач, обратился генерал к солдатам. – Вы русская гвардия, на вас смотрит весь мир! О вас, гвардейцах, заботятся больше, чем об остальной армии. У вас лучшие казармы, вы лучше одеты, накормлены, обучены. Вот минута доказать, что вы достойны этих забот…
В перерывах между словами наступала такая тишина, что явственно доносилось издалека, из-за реки Вид, жалобное и тонкое ржание черкесского коня: там рыскали разъезды башибузуков.
– Спросите, каков, в деле турок? – вновь нёсся над строем глухой мощный голос Гурко. – Слушайте, ребята. Турок стреляет издалека, и стреляет много. А вы делайте как вас учили: умною пулей, редко, да метко. А когда дойдёт дело до штыка, – генерал ещё более возвысил голос, – то продырявь его! Нашего «ура» враг не выносит. Ура, ребята!
После требуемой уставом паузы грянуло громовое и грозное «ура!», тяжело потёкшее над осенней равниной к холмам Плевны.
12
Едва первые полоски зари забелели на горизонте, по биваку разнёсся громкий голос Гурко:
– Седлать юней! Через четверть часа наступление!
Ещё была ночь, а Гурко уже ехал по тропинке, где в кустах у шоссе была рассыпана цепь турецких аванпостов.
Позади медленно продвигались колонны пехоты, расходясь по двум направлениям: стрелковая бригада забирала вправо, в обход неприятельской позиции, а лейб-гвардии Московский и гренадерский полки с сапёрами шли прямо на турецкие укрепления. Артиллерия взбиралась на возвышенности для занятия заранее намеченных позиций.
Гурко заметил, как глубоко влево ушла на рысях конница. По масти лошадей он сразу узнал эскадрон, которым командовал в молодости: серых коней имели только лейб-гусары. Они двигались на Телиш.
Вот впереди затрещали выстрелы – это турки открыли огонь по казачьему разъезду,
