экспедицию в Эльдорадо за золотом. Измученные джунглями у реки Агуарико построили бригантину. Но не было смолы. Индейцы показали дерево, сок которого вполне заменил её. Это и был каучук. Но о нем забыли. Спустя сто пятьдесят лет французский математик Шарль Мари де ла Кондамин, возвращаясь по Амазонке из экспедиции по измерению дуги меридиана, увидел у индейцев кувшины, мячи и другие странные предметы. Он узнал, что они сделаны из сока дерева. Это была гевея. Вернувшись на родину, Кондамин написал об этом книгу.
Прервав гида и поблагодарив за столь ценные сведения, мы напомнили, что хотели бы посмотреть плантацию.
— Да-да, сейчас едем, — заверил он нас, — вы только послушайте, как это интересно.
И мы узнали, что первым товаром из каучука была карандашная резинка, на которой её изобретатель англичанин Джозеф Пристли нажил состояние. Но далеко позади оставил его английский химик Чарльз Мак-Интош. Делая эксперимент, он случайно вымазал свой сюртук раствором каучука и увидел, что это место стало водонепроницаемым. А уже через год он пустил фабрику по производству «макинтошей». Первые галоши, оказывается, появились в 1880 году, и снова кто-то разбогател, на этот раз на галошах.
Мы ещё раз, как можно вежливее, напомнили о своей просьбе. И тут наш гид развел руками. Ему велено показать нам только дерево гевеи. Так мы и не увидели производство каучука. Но мы видели малайцев, возвращавшихся с работы. Они брели по дороге почти голые, лишь с маленькой набедренной повязкой, как черные скелеты. Это коптильщики каучука. Они ставят на огонь сотни банок с соком гевеи и обкладывают их сырыми ветками. Надо, чтобы не было огня. Каучук надо коптить густым дымом. Надо больше черного дыма. Надо непрестанно подкладывать сырые ветки. Дымом заволакивается всё вокруг, но нельзя закрыть глаза. Надо, чтобы нигде не пробился огонек. В клубах дыма мечутся закопченные до черна люди. Это малайцы добывают на своей земле каучук для китайских, английских и американских хозяев.
«Не живите вслепую! Идите к гадальщику, и он научит, как найти счастье!»
ГОРЬКАЯ ПЕСНЯ ЮРИКО
Из Джорджтауна мы пошли в Японию. В префектуре Фукуока на берегу Симоносекского пролива распластался порт крупного промышленного центра Кокура. Здесь я познакомился с группой японок, среди которых и была Юрико. Едва ли доведется ещё когда-нибудь её увидеть, но, возможно, эти строки дойдут до неё и выразят то, чего я не мог, не имел права ей сказать.
Самый короткий путь из Сингапура в Кокура лежал через Тайваньский пролив. На траверзе Тайваня из густого тумана выплыла подводная лодка под американским флагом, пересекла наш курс и удалилась в сторону Филиппин. Мы обогнули этот пиратский район и вошли в Симоносекский пролив с Тихого океана через Внутреннее море.
Подходы к Кокура красивые. Множество островов и островков, то утопающих в зелени, то неприступно скалистых и величественных. Они и спереди, и сзади, со всех сторон, и кажется, что плывешь по озеру. Маленький японский лоцман, улыбаясь и кланяясь, будто о личном одолжении, просит старшего рулевого Виктора Ануфриева:
— Позялюста, помалю лева.
Он может и должен говорить по-английски, как положено в мировой практике судовождения, но то и дело вставляет русские фразы, чтобы сделать нам приятное. Кстати, так поступают не только японские лоцманы. Команды на ходовом мостике укладываются в два-три десятка русских слов, и их усвоили моряки многих стран мира. Я слышал команды турецких лоцманов по-русски на Босфоре, немецких в Суэцком канале, кубинских в Карибском море, арабских у Касабланки. Это в знак особого уважения к нашей стране.
Японский лоцман вел судно и сигналил бесчисленным рыбацким лодкам, и глухое эхо могучего баса нашего турбохода отдавалось далеко в горах. Обогнули какой-то островок с ажурными, похожими на игрушечные домиками и снова оказались на озере, совсем не похожем на первое, но таком же красивом и живописном.
Раннее утро. Мы идем среди сопок и гор, покрытых вечнозелеными растениями, и на мостик доносится тихая, будто заглушенная горами мелодия. То ли наш радист Саша Чуин включил японскую станцию, то ли плывет эта мелодия над водой, нежная и грустная, и слышится в ней жалобное, далекое, несбыточное. И чудятся рисовые поля, согнутые спины, тяжелые сети рыбаков и что-то горькое, безысходное в этой песне, и трогает она душу.
Раннее утро, спокойная, будто и впрямь на озере, вода, рыбачьи лодки, сосны, похожие на зонтики, и эта песня в тишине уносит в какое-то далекое мирное царство, и трудно верится, что судно входит в бывшую империю Ниппон.
Империя Ниппон! Страна богини Аматерасу, богини солнца, покровительницы японского императора. Отсюда из Симоносекского пролива почти четыре века назад повел свою флотилию с солнцем на знаменах кровавый Хидэёси, чтобы покорить Корею, Китай, Филиппины, Индию. Отсюда в начале этого века с именем богини Аматерасу шли военные силы империи в порт Пусан, чтобы задушить Корею. Сюда, в Симоносекский пролив, бесконечной чередой шли тяжело груженные караваны судов из порабощенной Кореи, Маньчжурии, с захваченных районов Китая. В течение долгих лет сплошным потоком двигались железнодорожные паромы из Пусана в Симоносеки с награбленной рудой, углем, металлом. Уже был разработан проект железной дороги между этими портами под Цусимским проливом. А с берегов, с рыбацких поселков и земельных участков величиной в рогожу доносилась эта печальная песня.
Публично отрекся от опеки богини Аматерасу император, но всё та же мелодия, безысходная, бесконечная, плывет над водой.
Мы приближаемся к порту. В самом узком месте пролива, как два стража у ворот, лежат Кокура и Симоносеки. На подходах снова острова, но, точно корабельные мачты, торчат на них заводские трубы. Куда ни глянь — заводы. Они теснятся один к другому и сливаются в сплошную бесконечную массу корпусов. Застилает горизонт оранжевый дым химических предприятий. Черный туман плывет над всей территорией. А на воде великое множество судов. Это уже не рыбацкие лодки. Это сухогрузы, танкеры, рудовозы, буксиры, плашкоуты, лихтеры, плавучие краны, будто перекресток огромной транспортной магистрали. Это и в самом деле транспортная магистраль десятков, сотен заводов. К одному из них идёт и наш турбоход.
Откуда-то вылетели и несутся на нас два быстроходных буксира. Само слово «буксир» говорит о чём-то медленном, неповоротливом. Новые японские буксиры быстроходны и удивительно маневренны. С полного хода застопорили у самого борта, подобно танкам, развернулись на месте.
Чтобы обойти буи, землечерпалки, пароходы, тесно стоящие на рейде, потребовалось бы несколько часов. Но японские буксиры, упираясь носами то в правый борт, то в левый, легко разворачивают нашу двадцатидвухтысячетонную громаду и загоняют турбоход в предназначенное для него место.
Первым на борт поднимается инспектор морской полиции. Он поздравляет нас с благополучным прибытием из далекого и трудного плавания, и на лице инспектора такая радость, будто осуществилась, наконец, мечта его жизни увидеть нас в этом порту. И трудно
