Нелегальный рассказ о любви (Сборник)

ушла Надя, сказав на прощанье:

– Вы не поверите, но вы мне уже понравились.

Сидельников не знал, куда девать себя – мокрого и торчащего. Бочком, как диверсант, он прокрался по коридору в душевую и встал под воду. Состояние было одновременно вкусным и тошнотворным.

…На следующий вечер Штраусенко принимал очередных гостей. К половине первого ночи диспозиция была такая. Возле стола – хозяин, вдохновлённый портвейном, Надя с недопитым стаканом, один гость, блаженно сползающий со стула в никуда, и второй – с байроническою думой и бородавкой на челе. На койке – Сидельников с только что купленной книжкой стихов.

Разговор происходил следующий.

Штраусенко (игриво):

– Надька, тебе денег надо?

Надя (глядя в стакан):

– Надо.

– А ты б Серёге за сколько дала?

Серёга, ненадолго переставая сползать:

– Сколько-сколько?

Надя (Сидельникову):

– Вы, кажется, стихи читаете?

Байрон с бородавкой (мрачно):

– Ну ты динамистка!

– А какие стихи – не секрет?

– Да так…

Стихи были такие, что принуждали выпрямить дыхание либо вообще не дышать:

«В ней девственность как будто возродилась и прежний страх. Был пол её закрыт, как закрываются цветы под вечер, а руки так забыли обрученье, что даже бога лёгкого касанье – едва заметное прикосновенье – ей, словно вольность, причиняло боль».

– Прочтите, пожалуйста, – только мне.

Штраусенко (театрально):

– «Многим ты садилась на колени…»

Надя:

– Ну несколько строчек!

Сидельников (нехотя, монотонно):

– «Она теперь была уже не той…»

Штраусенко:

– Я поэт, зовусь Незнайка!

– «…не ароматным островком на ложе, не собственностью мужа своего…»

– Короче, Склифосовский!..

– Штраус, – попросила Надя, – рот закрой.

– Чё ты мне рот затыкаешь! Ходит тут каждый день, пьёт на халяву да ещё умную рожу корчит…

Надя осторожно поставила стакан.

– А ты что, на свои деньги пьёшь? – спросил Сидельников.

– Вот сука! – мрачно заметил Байрон, непонятно о ком.

– Халявщица. Вкалывать вон иди. Лишних зубов много осталось – сейчас пересчитаем.

– Ты, что ли, считать будешь? – спросил Сидельников.

– Ну и сука! – повторил Байрон и невзначай шлёпнул вахтёра по лицу. Тот не обратил внимания.

– У меня с такими шлюхами делов на два счёта. Раз – и на матрас!

– Гляди-ка, дрессированный баран – до двух считать умеет, – проговорил Сидельников, задыхаясь от внезапной злости.

– Пойдём выйдем? – не очень решительно предложил Штраусенко.

Но Сидельников уже встал с койки и обувался. Ему никогда ещё так сильно не хотелось драться. «Пусть, пусть он только начнёт первым – я его не пожалею».

Они остановились выжидающе в слепой кишке пустующего ночного коридора. Уловка вахтёра была простой донельзя. Помедлив, он бросил дураковатый взгляд поверх сидельниковского плеча, Сидельников оглянулся – и в ту же секунду получил беспощадный удар по носовому хрящу, сопровождаемый тонким звоном, вроде сломанной льдинки, и горячим кровяным духом. Совершенно ослепший, он всадил кулаки несколько раз то в изменнический воздух, то в щетинистую невидимую морду, а потом, услышав топот убегающего Штраусенко, сел на пол коленями врозь, наклоняя голову, чтобы не мешать выливаться красному солёному ручью.

Глава пятнадцатая

Лейтенанта милиции, прилипшего к Сидельникову в приёмном покое Первой городской больницы, интересовало только одно: кто из участников драки был пьян, кто – нет. Привезённый на «скорой» отвечал неохотно, а к концу допроса попытался использовать «товарища майора» в качестве зеркала, чтобы узнать точное местонахождение сломанного носа.

– Конкретно под вашим левым глазом, – ответил повышенный в звании.

Всю оставшуюся ночь Сидельникова гоняли с первого этажа на четвёртый («Идите на рентген»), с четвёртого на первый («Ожидайте внизу») и снова на четвёртый («Принесите снимок»). Сперва снимок не удался, потом удался, но потеряли какую-то важную карточку, и так далее.

При очередном восхождении, где-то между первым и четвёртым этажами, Сидельников прикорнул виском к холодным деревянным перилам и попробовал уснуть. Но тут из мрака прилетела девушка в белом и закричала: «Что вы ходите, больной! Вам вообще нельзя ходить!» Его свалили на каталку и повезли в операционную. Последнее, что он запомнил из той ночи, – доверительный разговор с хирургом, задавшим странный вопрос:

– Ну что, руки связывать будем?

– Зачем?

– Будет сильно больно, а наркоза не будет.

– А так – для чего?

– Чтобы нос прямой был.

– Не надо связывать.

…Его положили в коридоре, на проходе, где через шесть часов он проснулся оттого, что повязка на лице насквозь пропиталась кровью. В ближайшие полдня ему предстояло ходить по пятам за медсестрой и смиренно выпрашивать свежий бинт, чтобы наконец сменить окровавленный намордник на чистый. Он как бы осваивал роль Чудища из «Аленького цветочка», домогающегося пугливой Красавицы. «Не видите – я занята!» – восклицала девица, убегая прочь от его звериного уродства.

Вечером в больницу неожиданно пришёл Беслан, сын прокурора.

– Штраус предлагает тебе деньги. Четыреста рублей.

– За что?

– Он боится, ты его посадишь. У нас, например, в горах…

– Да пошёл он знаешь куда!..

На другой день предлагаемая сумма выросла до полтысячи.

Глаза Беслана сияли: