германец, который желает заключить договор, сулящий тебе гору денег. Больше, чем гору, извините, он предложить не может, но гору – всю, до копеечки! Хорошо, будем скромны, удовольствуемся горой. Кое-кто уже мысленно конвертирует и следит за курсом. Тут немец пафосно затихает и больше месяца молчит как рыба об лёд. Что ж нам теперь – войну с Германией объявлять?
Ладно. А в этот момент одна безмерно любимая особа где-то носится, как пуля в стакане, за три тысячи километров, вместо того чтобы плавно ходить и двигаться. А потом, с присущей ей внезапностью, выходит на связь и передаёт срочную весть: в результате утренней беготни у неё там в лифчике всё вспотело! Вторая новость касается гладких прозрачных чулок дымчатого цвета. Потому что если он такой самодостаточный, то ничего не остаётся, как прельщать непосредственно в чулках. А кто сказанул открытым текстом:
А в этот момент опять, как из кустов рояль, возникает тот немец с денежной прорвой, которому после месячной паузы уже не терпится. Но для полного счастья ему нужен пакет документов. В первую очередь – автобиография. Хорошо, нам не жалко. Пишем всю правду- матку: «Родился в такси…» Уточняем: «…в прошлом веке, невзирая на Карибский кризис». Что там ещё стряслось? «В четырнадцать лет увлёкся живописью, кинематографом, курением сигарет и женщиной вдвое старше его…»
Кстати, насчет денег. Если бы он сочинял рекламу для банка, он бы написал, что все финансы, какие есть и каких нету, он положит на мягкий такой, бархатный депозит, будет их там холить, за ушком чесать и откармливать.
А на самом деле он молча рванёт в Венецию, в любимый свой Лондон, в Голландию к Яну Вермееру (это не реклама турфирмы!), но сначала – уже четвёртый, кажется, раз – в Аравийскую пустыню, которая лишь для того и существует, чтобы давать понять: ничего нет вкуснее простой, негазированной воды из ледяной бутылки и поцелуя в горячую ключицу. И совсем бесстыдная роскошь: притащить в отель с арабского рынка арбуз калибра водородной бомбы, уложить в холодильник, где он впадёт в состояние красного льда, потом выйти в 50- градусный жар и кормить лисичку с ножа этим сладким ледяным мясом.
Ладно. А в этот момент он идёт к умывальнику зубы чистить пастой «Аквафреш» с дизайном российского флага, хмуро косится в зеркало и говорит с полным ртом. «Все люди как люди, – говорит, – а я красив, как Бог!», имея в виду подглазья хуже гражданской войны и помятость, никогда не тронутую лимфодренажем (это не реклама косметологии!). Ну что ж. Бывают и такие существа – на лицо ужасные, добрые внутри. А он, по своей доброте, иногда всех бы поубивал!
Тут SMS-ка прилетает секретная, на двух языках: «Solnyshka moj! Dobra utra! A DAVAJ ZHIT’ DRUG DLJA DRUGA – TIPA MY S TOBOJ MAFIJA!!» Тоже, кстати, сильная мысль.
Вчера легко обходился без завтрака. Сегодня влекут к себе со страшной силой: йогурты, яблоки, водка-селёдка, фаршированные перцы, пельмени с уксусом и борщ – одновременно.
Клинический апрель, мягко выражаясь. На неприличный вопрос «Чего ты хочешь?» он скромно отвечает: «Всего».
Почему я не хочу в Париж
Александр Сергеевич, мне стыдно,
Что я был в Париже, а вы – нет.
Париж – как девка… Издалека она восхитительна, и вы не можете дождаться минуты, когда заключите её в объятья… Но через пять минут вы уже чувствуете пустоту и презрение к самому себе. Вы знаете, что вас обманули.
Париж учил меня обманывать. Сперва он накормил меня бальзаками и мопассанами, которых я, пятнадцатилетний, глотал безостановочно, полными собраниями, «как заведённый, взасос». Попутно он впаривал в мою садовую голову, что ничего нет главнее любви. И если вообще существует Бог, то его общегражданское имя – Любовь. Причем под Любовью деликатно подразумевался дико изящный «лямур», то есть маленький такой пикантный «лямурчик», убойно пахнущий мускусом, пудрой, помадой и, может статься, слегка – любовным потом. А раз на свете столько соблазнов и красот, то «лямуров» может (и должно быть) много! Что вовсе не исключает одной «правильной» Любви – огромной и чистой, как вымытый в ванне слон.
Допустим, у вас есть чудная возлюбленная Лаура де Берни – такая скромная благоухающая «Лилия долины», которая хранит вам пожизненную лебединую верность, пока вы покоряете Париж. И вы, типа, тоже храните. Но есть ещё и герцогиня д’Абрантес с бело- мраморными плечами и полезными светскими связями. Есть «гибкий, податливый стан» рыжеволосой аристократки Анриетты де Кастри. А ещё – сексапильная умница-англичанка Сара Лоуэлл. А ещё – интимная встреча в Женеве… А ещё – «полная свежая особа» госпожа Бреньоль… И, конечно, в тесных промежутках между будуарами, между воровскими трениями тел, надо успеть накатать письмо виртуальной супруге Эвелине Ганской: «Дорогая, не волнуйся, я люблю тебя и веду себя как правильный мальчик!»
И как прикажешь теперь уталкивать это всё в один флакон? Причем вкупе с тем большим и чистым, только что из ванны… А вот как. До ужаса романтичный классический Париж придумал классную отмазку. Изменяй сколько влезет, с чистой совестью. Но только при одном условии: «Ты будешь последняя свинья, если твоя любовь об этом узнает!»
Короче говоря, всё дело в технике обдуривания. В умении прикусывать язык и уходить в глухую несознанку.
И сколько же пядей во лбу нужно заиметь, какие горькие утраты понести, чтобы однажды задать себе самый простой вопрос: кого же ты, придурок, так ловко обманываешь? Единственную близкую душу? Тогда, считай, самого себя.
Возможно, у меня приступ мизантропии. Но мне слышится нечто невыразимо стрёмное в словах: «Я тут недавно вернулся из Парижа…» Или: «Эту сумку я в Париже купил…» Сказать ровно то же самое об Амстердаме, Лондоне, Праге, Стокгольме или Урюпинске – вполне нормально. Но про Париж – как-то стрёмно. Вернувшись оттуда, лучше молчать в тряпочку. В хвастанье Парижем зияют провалы вкуса и даже ума. Но, кстати, ум – он и есть вкус.
Одна эмоционально продвинутая дама жаловалась мне на изнурительную путаницу своих адюльтеров и на сквозящую угрозу одиночества. «А что Коля?» – рискнул я напомнить о муже. Он был предан ей настолько беззаветно, что уже не отличал унижений от поцелуев и, кажется, успел забыть, как его самого зовут. «А что Коля? – отмахнулась она рассеянно. – Коля меня
Вот в этом «
Человек, первым провозгласивший: «Увидеть Париж – и умереть!», сильно напоминает мне того Колю, стёршего себя на нет ради любви, которая
Над нашими парижскими восторгами хорошо прикалывался Гоголь: «Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе».
Жена моего друга, прелестная романтичная женщина, с младых ногтей мечтала о Париже. Как только приоткрылись границы и появились деньги, друг отправил жену во
