завершена и требует перерыва. Марго встала с колен — это был ее странный способ работать маслом (но что делать — на станке или этюднике, как это полагалось по технологии — ничего не получалось). Город за окном превратился в картинку Питера Брейгеля старшего. Он стал плоским и иллюзорным. Марго повернулась внутрь комнаты. Ее обрадовало и одновременно расстроило то, что никакой разницы между реальностью окна и реальностью начатых холстов она не нашла.
Если сказать, что манера письма Коши была натуралистична и фотографична, то это было бы неправдой — Марго смело отступала от данной ей зрительными рецепторами информации. Натура была скорее поводом и способом передать состояния или впечатления от натуры. Или являлись импровизациями по поводу натуры. Это не был аналитический подход в духе Сезана или Пикассо. Если бы продолжить традицию, то ближе всего Кошиной творческой концепции оказался бы Гоген, Ван Гог и Кандинский. Страсть, пренебрежение пропорциями в пользу впечатлений. Цвет — выражение внутреннего, но не внешнего.
И все-таки мир за окном и мир на холстах были равны в этот момент. Равенство его заключалось в равном эффекте от созерцания того и другого.
Только теперь Марго вспомнила, что еще не завтракала, не умывалась и вообще стоит в майке и в трусах, а на коленке у нее пятно синей «ФЦ», которую не так-то просто отмыть.
Марго переступила начатый холст и, как была в майке и трусах (все равно уже нет ни Ау, ни Лео, а собакам все равно), вышла в коридор. Бронзовая защелка двери приятно щелкнула за спиной. Эта предосторожность не была лишней — собаки не понимали разницы между холстами и полом. Никаго представления о художественной ценности работ Аурелии им не удалось привить. Зато они хорошо знали ценность корма, прогулки и хозяйской ласки, поэтому тотчас выстроились за новой жительницей почетным эскортом.
— Нет-нет-нет! — покачала Марго головой, — Пока не умоюсь, даже и не думайте!
Суки послушно улеглись на подстилку, опустили морды на вытянутые передние лапы.
Марго вошла в бэдрум, повернула кран. Только на первый взгляд вода текла абы как, только на первый взгляд казалось, что ее турбулентность имела неопределенную форму. А через пятнадцать минут, которые Марго потратила на созерцание бьющей в фаянсовую чашу умывальника струю, и еж бы догнал, что эта турбулентность имеет совершенно конкретный ритмический характер, связанный с непрерывным ритмом всей огромной вселенной.
Марго вздохнула и выдавила на зубную щетку белый червячок пасты. И опять залюбовалась тем, как непринужденно и гладко развалилась эта случайная форма на букетиках щетинок — будто йог на матрасе с гвоздями. …а ведь если допустить единство мира в общем и целом, то самые великие изменения могут быть вызваны самам несущественным. Например формой червячка зубной пасты. А кто знает, сколько невидимых волн должны были прокатиться сквозь эту форму, прежде чем совершить толчок, который сдвинет вселенную.
Марго замерла с открытым ртом, не решаясь шевельнуться.
Но ведь на то, чтобы Марго совершила именно это движение, были свои особые причины. Она быстро почистила зубы, прополоскала рот, ощущая, как вода во рту изменяет форму по воле мышц.
Возможно, не стоит брать на себя ответственность за все мироздание? Пусть оно позаботится о себе само — оно уже взрослое.
Марго закрыла воду, сунула щетку в стаканчик и окунула лицо в свежее сухое полотенце. И ей показалось, что все звуки вдруг стали как-то громче обычного. С улицы в приоткрытую форточку донеслись крики арабчат с детской площадки и ритмичный скрип качели. Звук клаксона, тормоза. Чьи-то шаги по тротуару — звонкие весенние шаги.
На столе в кухне Коша нашла пачку кофе, кофемолку и кофеварку и две булки. Хорошо! Быть французом — супер! Марго плюхнулась на стул, закинула ногу на ногу, не спеша помолола кофе. Приготовила его в навороченной кофеварке. Наполнила благоухающим напитком маленькую красивую (!) чашечку и откусила кусок круассана с шоколадом, испытывая почти сексуальное удовольствие.
Нет. Еще не все.
Она снова поднялась из-за стола и побежала в гостиную.
Да. Конечно.
Бонни лежала в кресле на вчерашнем «Франс-суар». Марго спихнула овчарку, забрала «пипл» и снова вернулась на кухню.
Бони было плевать. Она снова забралась в кресло. Собаки готовы плевать на все — лишь бы с ними тусовались и кормили их.
Расправив газету на столе, Марго нашла материал Лео, уселась на стул и, положив ногу на ногу, взяла чашечку с кофе и булку и, откусывая кусочки пышного слоеного теста, принялась читать.
Кофе закончилось. Закончился и круассан.
Марго отбросила газету.
— Эх! Не видать мне двадцати процентов…
Она разочарованно встала, стряхнула со штанов крошки круассана и, сунув кружку в моечный шкаф, поплелась в свою комнату.
Надо работать.
Муся, прописанная прежде пастозными мазками, уже подсохла — ровно настолько, чтобы бледное, отливающее в голубизну и зелень тело можно было оживить лессировками. Масло, немножко лака, разбавитель (а то сохнуть будет тысячу лет). Золотисто-желтая охра, кармин. Маленькими капельками. Очень уж красивые краски, жалко, если скоро кончатся. А теперь осторожно, чтобы не повело нижний прихватившийся слой, положить лессировки.
А может, им и не нужны шедевры? Может, им нужны просто добротные ремесленные работы для пятна. В спальню, на кухню, в гостинную. Под мебель.
Может.
Но она, ныне Марго Танк, а в прошлом Лиза Кошкина, не может гнать халтуру. Жизнь коротка. Глупо тратить ее на дерьмо.
Лицо Муси приобрело то золотое свечение низкого закатного солнца, словно свет
