шпагами, белошвейки и кухарки, спешащие на рынки, гавроши от безделья ликующие на баррикадах. Если в детстве Елизавета Кошкина не понимала, почему на картине Давида, которая называется «Свобода на баррикадах», размахивает флагом тетка с голыми сиськами, то здесь такая трактовка образа свободы становилась очевидной. Свобода духа неотъемлема от свободы тела!
Переулок влился в широкий бульвар, где танцевали неоновые вывески и улыбались фонари. Навстречу теперь гораздо чаще попадались парочки и одинокие прохожие. Пьяные немки, горластые испанцы, организованные японцы. Японцы выглядели организованными даже если попадались по одному, будто вся Япония незримо следовала за спиной каждого из них. Изредка встречались разнообразные русские. Марго узнавала их по расслабленным матюкам и осторожному озиранию — не дай бог встретить землякак.
Впереди показалось летнее кафе со столиками прямо на тротуаре. Там почти никого не было, и Марго снова задалась вопросом: как же они окупаются — и магазины, и мясные лавки, и забегаловки могли похвастать изобилием товара, но не могли похвастать изобилием публики. Вечером мясник закрывал иногда почти нетронутую лавку. А на следующий день все повторялось снова. И, однако, город выглядел благополучным.
Марго замедлила шаг и потрясла в кармане деньгами. Она до сих пор не представляла, сколько что стоит. Все эти дни она даже не пыталась ничего покупать, пребывая в городе почти сторонним наблюдателем и не отходя от дома дальше двора или нескольких переулков в округе.
Это было похоже на то, как в детстве Лиза Кошкина часами стояла у забора и разглядывала на улицу сквозь щелку, чувствуя себя в полной безопасности. Грызла сладкие цветы акации и смотрела на проходящих мимо женщин и мужчин, детей, собак, кошек. На огромные пыльные грузовики или потертые автобусы. Иногда улица затихала, и по ней проезжал одинокий велосипедист. Она бы так и стояла всю жизнь. Ее пугало не то, что ее могут поколотить, отругать или уничтожить — Кошкиной был дорог молчаливый уравновешенный покой, который любой человек тут же превращал в бедлам. Но жизнь изменилась, и Елизавете пришлось выйти из-за забора.
Да. Надо когда-то начинать! Марго ускорила шаг. В крайнем случае она купит пачку сигарет. Уж на сигареты-то должно хватить!
— Хай! — сказала она, остановившись у барной стойки. — Пиво и «Кэмел».
Бармен не понял, тогда Марго показала пальцем.
— А-а! «Камель»! — обрадовано воскликнул француз и приветливо улыбнулся. — Мадмуазель не хочет присесть?!
— Да-да! Конечно.
Она выбрала место за столиком так, чтобы наблюдать за прохожими и за дорогой. Бармен принес заказ. Марго тут же с удовольствием сорвала хрустящий блестящий в свете оранжевых фонарей целофан, откинула новенькую пахнущую типографией и табаком крышечку и вытащила одну сигарету. Зажигалка! Надо купить зажигалку! Марго беспомощно оглянулась, но бармен уже догадался в чем дело и принес малиновую одноразовку.
— Спасибо! — сказала Марго и, прикурив, улыбнулась.
Она подняла стакан с пивом, задержала его перед глазами и смотрела сквозь этот стакан на фонари, на светящиеся вывески, на перспективу улицы — сквозь пиво все казалось янтарным и еще более волшебным. Пробежал ветерок, и донес откуда-то запах влажных гиацинтов. Марго глубоко вдохнула этот печально-сладкий запах, сделала небольшой глоточек пива, горьковатого пива, насыщенного вкусом пива и снова поднесла к губам сигарету. Марго знала, что никотин убивает лошадей, но она согласна была потратить кусочек шагреневой кожи, взамен на сиюминутное удовольствие почувствовать, как огонек пожирает сухой, потрескивающий неслышно табак, как он крадется узорной красной каемкой по тонюсенькой папиросной бумаге, и дым, невесомый сухой дым (не сырая «Ява», и не заплесневевшая «Тушка», и не левый «Бонд Стрит», а хороший сухой «Кэмел») проникает в альвеолы легких и вызывает в голове легкую эйфорию. Да и зачем она эта бесполезная, бессмысленная, «никому-не-нужная» жизнь? Пусть горит, как этот огонек, принося беспечную легкость, а там… А этого «там» может не быть. Чижик был прав: все может оборваться в любой момент, и нет никакой разницы — когда.
Марго вытянула ноги и, неторопливо отхлебывая пиво, разглядывала посетителей кафе, прохожих и дома напротив. Движения на улочке почти не было, лишь иногда проезжали отдельные машины, и Марго провожала их взглядом. Машины тоже нравились ей. Среди них не было ни одной плохо покрашеной, ни одной побитой или проржавевшей на крыльях или порогах. Наверное в Париже не разрешали ездить на таких машинах. И это Коше-Марго тоже нравилось.
Нравились ей и чудесные живые деревья в кадках, выставленные по бокам кафе. И веселые посетители кафе ей тоже нравились. Все это ей очень нравилось. И жизнь опять представлялась улыбчивой и безопасной.
Все будет прекрасно, думала она и курила прекрасный сухой «Кэмел» и потягивала отличное вкусное пиво.
Пространство напряглось и выдавило из себя вызывающе алый кабриолет. Пылая, будто «Красные виноградники» Ван Гога, он летел в оранжевых лучах фонарей на фоне густого ночного неба. Прямо как в кино — за рулем дымил сигарой лысый толстяк в черных бандитских очках и черном смокинге, рядом ухмылялся красавчик в полосатом пиджаке, а сзади крутилась гражданка в малиновом парике и ярко-зеленом платье с мехом вокруг шеи. В руке у гражданки был длиннющий мундштук с тонкой сигареткой. Следом за этой машиной вылетела из-за угла вторая — черная «Ауди». Они промелькнули почти мгновенно.
Марго оглянулась. Единственный посетитель кафэ по-прежнему смотрел в одну точку где-то в районе своего ботинка. Бармен протирал стаканы и следил за футболом по ящику. Марго пожала плечами. Ну подумаешь — кабриолет. Это в Питере — КАБРИОЛЕТ! А здесь — так, кабриолет, да и только.
Пиво кончилось, кончилась сигарета. И, почувствовав прохладу, пробравшуюся в рукава куртки, Марго сунула руки в карманы и поднялась из-за столика. Все-таки февраль. Все-таки зима.
Рассчитавшись с барменом, Марго поплелась домой (надо же! уже домой), выбрав из любопытства иную дорогу.
Она снова закурила. В Париже приятно было курить на ходу. Хотя, говорят, на ходу — вреднее.
Шлепки «бульдогов» по асфальту только подчеркивали тишину маленькой улочки, а дым сигареты оттенял свежесть воздуха и приятную сладость буржуазного «загнивания» (помнилось еще что-то такое из совковых времен). Потом Марго вышла на бульвар, и ее напугал черный мотоциклист, взревевший во все небо дисторшн мотора — серебристо-черная стрела пронеслась в густых сумерках мимо Марго, мимо кустарника, подсвеченного фонарями.
В конце бульвара оказалась незнакомая шестиконечная площадь. Марго поняла, что чуть-чуть промазала с поворотом. Она остановилась, обдумывая по какой улице направиться дальше, и в этот момент в одной из улочек раздался грохот пальбы, и на площадь вылетел все тот же алый кабриолет и та же черная «Ауди».
Марго в панике отпрянула в какую-то нишу и прижалась к стене. Грохот пистолетных и револьверных выстрелов, пороховой дым, выхлопные гази и крики — все смешалась в ужасную куролесь. Машины кружили по площади на дикой скорости, визжа паленой резиной. Пижон в полосатом пиджаке выхватил ствол выхватил второй ствол и начал палить по новой в лобовое стекло «Ауди». Из «Ауди» в ответ высовывался толстенький, похожий на Калягина,
