– Вот уж напрасно! – зыркнул на них серыми глазами Улис. – Да ваши души давным-давно на веревочке нанизаны и для просушки подвешены, как листья табака. Своими глазами видел: сатана нанизывает, а бог – хоть бы хны…
Вроде бы не всерьез, в шутку сказал, а только не по себе стало людям. На другой день помощников пришло хоть отбавляй. Сбили стропила, венок сверху нацепили, обмыли это дело, как водится, и разбрелись по домам. А ночью все, словно по заказу, видели во сне топи, сероглазых, как Улис, чертей и прочую нечисть.
С той поры женщины, завидев Улиса, торопливо крестились, а детей загораживали собой и даже юбками заслоняли: как бы не сглазил, беды не навлек.
Наступил рождественский пост, и деревенский люд, желая очистить от грехов свои души, не только усердно постился-молился: этот, глядишь, лежа крестом, сек себя уздечкой, а тот – можжевеловой веткой. С каждым днем все больше выпутываясь из дьявольских тенет, люди еще сильней озлоблялись против Улиса, чертова приспешника, гревшего бока уже у новой печки.
А Улиса тянуло к теплу, к печке, потому, что он уже третью неделю кашлял, как в пустую бочку бухал. Что ни ночь, в поту плавал. Поэтому и спали порознь, каждый сам по себе. Хотя кто его знает, может, потому и захворал Улис, что в одиночку, без жены под боком, мерз, покуда не простыл.
Сгорела в огне их любовь вместе с жучками, что так уютно скреблись в стене старой избы, возле их кровати… Замшелая соломенная крыша, словно тулуп на горшке с кашей, лучше держала тепло. А теперь все только жались к печке да глазели в широкие окна, за которыми виднелись лишь голые заснеженные поля.
Каролина и не думала предложить мужу: мол, полежи, не выходи во двор, сами за скотиной приглядим… Как бы не так, прошли те времена. Улис сам себе липовый цвет заваривал, сам мокрые от пота рубашки по ночам сушил. Днем же, сидя у теплой печки, вил путы для коня, лучину щепал и все кашлял.
Как-то Каролина говорит ему:
– Что это ты все лаешь да лаешь, слова человеческого от тебя не услышишь?
– А что толку? И без того все ясно…
– В пятницу мы с матерью на базар едем. Может, выпустишь нас, или всерьез помирать надумал?
– Поезжайте, – согласился Улис. – Селедки привезите. А в субботу, видно, не встану. Придется позвать кого-нибудь, пусть кровь пустят.
– Улдукиса позовем, что поросят холостит, – заверила его Григене. – Он и меня вылечил. Почти лекарь, только выпить ему предложи.
Видит Улис – плохи его дела, раз уж до Улдукиса дело дошло. Ему бы только весны дождаться, деньжат наскрести да должок Шяудкулевичу вернуть, а там – только его и видели.
«Интересно, – подумал он, когда женщины уехали на базар, – ходят они на болото или нет? Вряд ли… Вот если меня болезнь совсем скрутит, тогда уж побегут – надо ведь послушать, кончил ли нечистый над волосом трудиться. А ну, как смолк бубенчик, что тогда?»
Укутался Улис потеплее, шею шарфом обмотал и отправился по ломкому льду к своей березке. С горем пополам пригнул ее к земле, отвязал колокольчик и, обессилев, поплелся назад.
Наутро он, как и обещал, с постели не встал, а к селедке даже не притронулся.
– Может, Улдукиса позвать? – предложила вечером жена.
Улис помотал головой.
– Ну, тогда ксендза?
Больной, по-прежнему не открывая глаз, снова отказался.
– Чего тут спрашивать? – донесся до него шепот тещи. – Сбегай сама, раз не веришь, послушай… Нечистый, поди, уже за горло его хватает, у постели стоит, только мы не видим.
– Помолчи, – строго сказала Каролина.
Затем подошла к мужу, кулаками взбила постель, поправила одеяло да так подоткнула, будто веревками Улиса связала, а сама – ни слезинки, ни слова ласкового. Даже руку на влажный лоб не положила.
В воскресенье обе женщины молча подмели избу, умыли зареванных ребятишек, застелили белоснежной скатертью стол, и тогда Улис понял: вот кончится служба и привезут к нему из Бяржлаукиса ксендза.
– Послушай, Каролина! – позвал больной. – А кто же гроб сколотит, об этом подумала? Там в сарае две хороших доски лежат. Думал, на двери пригодятся…
– Дарачюс говорит, мало будет.
– Ах, уже и с Дарачюсом столковались?
– Да мы подвезли его, когда на базар ехали.
– Хорошенькое дело – они о гробе речь ведут, а покойник дома со свиньями управляется…
– Будет тебе цепляться. Сам ведь говорил: «Не знаю ни дня того, ни часа».
