осторожно разрезали его на две равные половинки и выскребли из сердцевины шесть каштановых семечек…»
Это было начало повести, которую вы уже заканчиваете читать. Довиле написала ее как раз до того места, когда получила от близнецов письма, где Угнюс рассказывал, как они с Рамунасом готовятся к схватке с Диндерисом, а Аудрюс описывал, как он разъезжает по коллективным садам в поисках Танта. Здесь еще не было ни фантастических снов, ни последних событий. Не было и названия будущей повести.
Довиле радовалась, что этой негаданной встречей можно будет завершить небольшую книжку. Однако близнецов такой финал, по всему видать, не устраивал. Им хотелось знать, как все сложится у героев дальше… Будет ли ясно читателю, что пребывание вдали друг от друга пошло им на пользу? Поверят ли, что осенью в класс вернутся совсем другие ребята, не похожие на себя?
— Неужели вы хотите, чтобы все случилось так быстро, всего за пару месяцев! — убеждала их мама, — Ну, совсем как ранняя редиска — взошла, выросла, затвердела… Еще и лето не кончилось.
— Тогда и повесть не надо кончать!
— У Жирафы предложение… — сказала Довиле, подняв руку. — Пусть они сами напишут конец! Каждый по-своему.
Братьям такая затея понравилась. Они пообещали через некоторое время прислать свои заключительные главы. Как будто письмо будущему читателю.
Два конца в одной книге
Мама, которую теперь иногда называем Довасом, на следующее утро должна была возвращаться туда, где снимался фильм, а мы вдвоем с Угнюсом еще погостили пару дней. Потом сели на автобус и поехали в Лелюнай. Настроение было такое, будто мы прямо из цветного увлекательного фильма попали в серую повседневность, где нас уже подстерегал Нуд. Ни на какие приключения больше не надеялись и даже как-то настроились жить вчерашними воспоминаниями.
На автобусной станции нас ждала Кастуте. Рамунас уже получил у нее «отпущение грехов» и сразу умчался домой требовать, чтобы мама купила мопед. Кастуте выглядела озабоченной. Когда мы спросили, в чем дело, сказала, что сердце предчувствует что-то неладное.
Выходя из дома, она вдруг вспомнила, что не закрыла окно, которое глядит прямо на куст сирени. Кастуте вернулась и притворила его снаружи, а потом заторопилась на вокзал. И вот здесь, пока она нас поджидала, ей пришло в голову, что на подоконнике не было горшка со столетником. Куда он мог подеваться? Ветру опрокинуть его не под силу, кот в комнату через окно не лазает… А не забрался ли случайно какой воришка? Влез в открытое окно, затаился где-нибудь на время, а теперь, раз хозяйки нет дома, орудует себе преспокойно…
На станции как назло не было такси, и мы, охваченные тревогой, сели в автобус, который полз как черепаха.
— Рамунас оставил мне своего Тутиса, но тот еще не научился отличать своих от чужих, — пожаловалась она. — Поэтому часов и бинокля, которые дожидаются вас, чего доброго, уже не найдете…
Кастуте не питала особого пристрастия к вещам и не предполагала, что взломщику будет чем поживиться. Ей было просто обидно за себя, вот живет, словно черемуха при дороге, и кто хочет, всяк ее ломает.
Мы сошли с автобуса, бегом кинулись к дому, обгоняя Кастуте. Прежде всего бросились к окну. Столетника действительно на подоконнике не было, горшок стоял под кустом сирени. Сквозь стекло виднелась перевернутая вверх дном комната, шкаф настежь, ящики выдвинуты… Оба мы посоветовали Кастуте ничего не трогать, даже внутрь не входить, а обратиться в милицию. Но когда проходили под окнами, услышали шум и постукивание. Вор все еще находился в доме! Необходимо было срочно преградить путь грабителю, не позволив ему скрыться.
Угнюс спустил с привязи Тутиса, я выхватил из сарайчика мотыгу, сунул Кастуте в руки железные грабли и начал руководить окружением дома. Вор мог почувствовать, что мы вернулись, и выскочить в окно или улепетнуть через дверь. Но он почему-то медлил. Может, боялся? Или собирался нас оглушить, когда войдем внутрь?
Не дожидаясь, пока он себя обнаружит, мы еще раз обошли дом со всех сторон, заглянули во все окошки, но грабителя нигде не было видно. А Тутис звонко лаял, не желая отходить от крыльца. Когда Угнюс его немного успокоил, мы услышали, что в сенях за дверью кто-то ноет и стонет. Может, вор прикидывается, что с ним припадок, а как только мы откроем дверь.
Мы еще немного подождали и, подбадривая друг друга, все-таки решились открыть дверь. В сенях лежал ничком Чичирка. Рядом была брошена корзинка со всем добром, которое награбил взломщик. Кастуте быстро догадалась, что с ним приключилось. Она ворвалась в кухню и увидела там пустую бутылку из-под настойки, которую настаивала на кореньях и натирала потом поясницу. Непрошенный гость на радостях принял остатки внутрь. Как говорится, «обмыл» свою добычу… Прибыла «скорая» и под вой сирены доставила потерявшего сознание Чичирку в больницу.
Чичирка хотел, чтобы подозрение в краже пало на невиновного человека и потому прихватил с собой и бросил в доме рубашку дяди Танта с двумя кармашками на груди. В тот раз, когда мы с ним покидали Чичиркин сад, он, по-видимому, забыл ее там. Или нарочно оставил, потому что была она грязная и рваная. Кастуте выстирала рубашку, залатала подмышки и, красиво сложив, спрятала в шкаф. Может, дядя Тант когда-нибудь забредет сюда и обрадуется ей?
Не знаю, возможно, я и ошибаюсь, только мне кажется, что чуткий человек всегда способен почувствовать, когда его ждут. А Кастуте умеет так терпеливо и тихо ждать, что ее ожидание становится как бы зовом. Мы с Угнюсом тоже ждем Танта здесь у Кастуте. Ей будет тоскливо и тяжело одной, когда мы уедем. Было бы просто здорово, если б он вернулся сюда навсегда. Дядя Тант — человек, которому так нужны покой и утешение, сам ведь он всегда умеет утешать других.
«… О чем еще говорить, если все приключения пересказаны и все самые интересные сны уже приснились? Читателю остается только догадываться, как у нас сложится все впереди, ведь после такого чудесного лета пора садиться за школьную парту…
Самим нам трудно решить, будет ли эта повесть для читателей увлекательной. Нам с Аудрюсом кажется, что оба мы получились чересчур приукрашенными, наши письма тоже порядком отредактированы и причесаны, а серые дни, когда так одолевал Нуд, канули почти без следа. Конечно, о них трудно рассказать что-нибудь занятное. А таких дней, к сожалению, было предостаточно. И ты знаешь, папа, какими хмурыми, раздраженными, несимпатичными становились мы тогда…
Но больше всех в этой книге мне и Аудрюсу не хватало тебя, дорогой отец! Поэтому и захотели закончить книгу этим письмом. Чтобы читатель хотя бы второпях, перескакивая глазами со строчки на строчку, словно заяц через капустные грядки, понял, что челодрали,
