особенно бесчеловечного режима без суда и следствия». Ибо так оно на самом деле и случилось: подведя Марту к порогу карцера, ее просто бросили туда со всего размаху – на холодный каменный пол. «За что?» – крикнула Марта и услышала в ответ: «За непонимание отличительных особенностей текущего момента!»
Приговор, хоть и неофициальный, прозвучал настолько безнадежно, что Марта разрыдалась, осознав полную невозможность для себя исправиться, то есть понять отличительные особенности текущего момента: момент, который как раз тогда тек, вообще не имел в ее глазах отличительных особенностей, но был вял и рыхл… Уверенная в том, что при таком раскладе ей придется провести в тюрьме особенно бесчеловечного режима остаток жизни и никогда не увидеть дочери. Марта не успела посмотреть на Татьяну и Ольгу, когда родила ее, поскольку рожать пришлось срочно и сразу после этого садиться в тюрьму), она решила немедленно наложить на себя руки. И наложила – конкретно на область плечевого пояса. Когда руки затекли, но в жизни как таковой заметных изменений не произошло, Марта поняла, что навыков наложения на себя рук у нее недостаточно, и задумалась над тем, что ей вообще светит.
Казалось, ей не светило ничего, ибо в карцере, куда её бросили (практически швырнули), даже окошка никакого не было. Однако, приглядевшись как следует, Марта обнаружила, что источник света находится в ней самой и что источник этот распространяет лучи на весь карцер. Странно, но лучи оказались холодными. «Свечу, да не грею!» – в сердцах сказала Марта и сразу же накинула на себя плотную черную шаль. Свечение не прекращалось. «Я прямо как вакуумная трубка, обернутая черной бумагой в опытах пятидесятилетнего Вольфганга К. Рентгена 8 ноября 1895 года: испускаю лучи, которые обладают невероятной проникающей способностью», – сказала она себе и улыбнулась.
Установив физическую природу находящегося в ней внутреннего света, Марта озаботилась тем, на что его можно было бы употребить. Насколько она помнила, одна из функций рентгеновских лучей состояла в том, чтобы посредством их осуществлять контроль за качеством изделий и материалов. Если бы Марта не сидела сейчас в тюрьме, она тотчас бы бросилась проверять качество единственного на данный момент интересовавшего ее изделия – Абсолютно Правильной Окружности из единственного на данный момент интересовавшего ее материала – спичек. Но делать это, находясь в тюрьме особенно бесчеловечного режима, было, разумеется, слишком трудно. Тогда она направила сноп света на стену карцера – и Хлучи сделали свое дело: на стене, как на экране, спроецировались безутешные лица Ближнего и Кузькиной матери, сидевших каждый в своей камере по соседству.
– Киснем? – бодро спросила Марта.
– Киснем, – охотно согласились те. – А какие будут предложения?
– Предложения будут сложные, с сочинением и подчинением, – предупредила она.
– Зачем нам все эти сложности? – полезла на рожон Кузькина мать, но была тут же снята с рожна Ближним.
– Вы, Кузькина мать, хорош капризничать, – сказал он. – Только капризов Ваших сейчас не хватает!.. Не обращайте на нее внимания, Марта.
И Марта, как обещала, начала создавать сложные предложения с сочинением и подчинением, оформившиеся в такую вот небольшую, но прекрасно построенную речь, сопровождаемую щедрыми, но совершенно никчемными комментариями Кузькиной матери, – их до поры до времени Марте удавалось игнорировать:
– Дорогие друзья, – вы, с которыми я поровну делила горести и радости последних дней жизни на свободе и которым я доверяю больше, чем себе!
– Напрасно Вы себе так мало доверяете, надо больше доверять, – строго заметила Кузькина мать.
– Вот мы, наконец, и в тюрьме особенно бесчеловечного режима, – продолжала Марта, – ибо мы, как сказали бы многие, доигрались. Не будем понимать этого буквально: каждый из нас вполне и вполне способен осознать, что глагол «доиграться» в данном случае отнюдь не означает «достичь в игре определенного момента, близкого к ее завершению». В подробности же переносного значения данного глагола давайте лучше не вдаваться…
– Нет, отчего же, давайте вдадимся! – закричала Кузькина мать, но никто не вдался.
– …поскольку, с любой стороны, очевидно: ни для кого из нас построение Абсолютно Правильной Окружности из спичек не игра. Да и можно ли назвать игрой то, что является смыслом твоей жизни и что для тебя дороже всего под этим небом?
– Под каким «под этим» – под вот этим вот? – показала, но не попала пальцем в небо Кузькина мать.
– Иногда наши души терзают сомнения – словно бы ища чего-то, мы озираемся по сторонам и говорим себе: ну, не может, не может, не может такого быть, чтобы дороже этой вот пригоршни спичек не было для меня ничего… а жизнь во всем ее многообразии, а дети, а любимые люди? Но жизнь во всем ее многообразии когда-нибудь кончается – как у Ближнего, дети когда-нибудь подрастают – как однажды у Кузькиной матери и у меня, любимые люди когда-нибудь становятся такими далекими, что почти неразличимы – как… не буду говорить у кого…
– Ну и не говорите, подумаешь… и так понятно, у кого! – не унималась Кузькина мать.
– …так вот, когда ты остаешься один на один с самим собой – вроде каждого из нас, брошенного в одиночную камеру, то вдруг с леденящей душу отчетливостью начинаешь понимать: единственное, что требуется от тебя в этом мире, – построить отведенный тебе участок Абсолютно Правильной Окружности… в чем бы это ни проявлялось!
– Что значит – «в чем бы это ни проявлялось»? – совсем потеряла питательную почву под ногами Кузькина мать.
– Кузькина мать, – жестким, как кровельное железо, голосом сказала Марта, – или сами произносите речь, или не мешайте другим!
– Мне легче произнести самой, чем другим не мешать, – призналась Кузькина мать. – Только я по- своему, ладно?
И, не дождавшись разрешения, глухо, как в танке, заговорила:
– Кузька… слышишь ли ты меня, Кузька!
– Слышу! – устами отошедшего на задний план автора настоящего художественного произведения отозвался с заднего же плана чуткий Кузька.
Кузькина мать вздрогнула – вероятно, не ожидая такого резонанса в пространственно-временном континууме художественного целого, но мужественно продолжала:
– Вот… повиниться перед тобой хочу. Я ведь, Кузька, давно уже в построении Абсолютно Правильной Окружности из спичек чем могу помогаю, как ты знаешь…
– Знаю и горжусь, мать! – снова донеслось с заднего плана. – Здесь, в Вышнем Волочке, это все знают… и я – за одно то, что являюсь твоим сыном, – пользуюсь среди населения заслуженным уважением.
–
– Конечно, тобою – не мною же! – расхохотался Кузька.
Некоторое время было тихо. Вежливые Марта и Ближний не решались напомнить о себе.
– Кузька… – вдруг снова позвала Кузькина мать.
– Чего?
– Я ведь не договорила еще…
– Договаривай!
– Ох, тяжело договаривать… Я, в общем, чтó сказать хочу: ты у меня свет в окошке, Кузька!
– Это я знаю, мать, – дальше-то что? – с нетерпением воскликнул с заднего плана Кузька.
– А дальше… дальше то, что бывают в жизни моей отдельные моменты, когда я думаю не только о тебе… эх, зачем я вру – когда я думаю не о тебе… опять вру – когда я не думаю о тебе!
– О ком же ты думаешь? – строго призвал ее к ответу Кузька.
– Да в том-то и дело, что не «о ком»… а «о чем». Я думаю об этой долбаной Абсолютно Правильной Окружности, а не о тебе, Кузька! Но скажу в свое оправдание: это
