понесли потери. Очевидно, там крупные силы.
Комбат радовался – Сьянов действует не хуже опытного офицера, уверенно и осмотрительно. После войны люди скажут: одним из первых в рейхстаг ворвался, ротой командовал, вот какой он, сержант нашей армии!
– Все твои действия одобряю, Илья Яковлевич. И правильно сделал, что блокировал выходы из подвалов.
В комнате, где расположился КП батальона, кроме Гусева, Береста и Матвеева Неустроев увидел Соколовского и несколько смутился: не очень удобно, конечно, являться в рейхстаг после заместителя командира полка. Но майор ничем не подчеркнул это, и комбат успокоился.
– В первую очередь установите связь с полком, товарищ капитан, – приказал Соколовский Неустроеву.
Пришлось вслед за Ермаковым послать на линию Щербину. К удивлению всех, тот через минуту возвратился:
– Товарищ капитан, в рейхстаге артиллеристы с радиостанцией!
Неустроев пошел за ним. В одной из комнат около переносной радиостанции стоял капитан В. Н. Маков, возглавлявший группу добровольцев-артиллеристов. Неустроев познакомился с ним еще перед штурмом. Волевой офицер. Видно, многому научила его героическая оборона Севастополя, в которой он участвовал.
На просьбу Неустроева Маков ответил:
– Помогу, капитан, помогу! Вот только радист мое донесение командиру корпуса передаст.
Оказывается, артиллеристы-добровольцы в числе первых ворвались в рейхстаг и, сломив сопротивление вражеских автоматчиков, пробились на крышу. Там водрузили красный флаг. Это сделали сержанты Александр Лисименко, Михаил Минин, Гизий Загитов и Алексей Бобров.
В углу комнаты артиллеристы перевязывали раненого Загитова.
– Редкий случай, – обернувшись к Неустроеву, пояснил Маков. – Пуля пробила партийный билет в левом нагрудном кармане, а сердца не затронула, работает. Надо бы в медсанбат его, да не пронести через огонь.
Доложив в полк о прибытии в рейхстаг, Неустроев вернулся на свой КП.
Вскоре зазвонил телефон.
– Это Ермаков связь восстановил! – воскликнул Гусев.
Неустроев взял трубку. Даже по голосу чувствовалось, что Зинченко доволен. Выслушав доклад, сказал: «Приказом комдива вы назначены комендантом рейхстага!»
Узнав об этом, офицеры поздравили комбата.
– Учти, Степан Андреевич, в твоем подчинении два гарнизона, – засмеялся Соколовский, – наземный – наш и подземный – немецкий.
– Теперь, – поддержал шутку Матвеев, – боевые дела можно решать даже очень просто. Снял трубку и… «Алло! Говорит комендант рейхстага. Доложите строевую записку по подвалу. Не забудьте сложить оружие, всем наверх! Шнель, шнель!»
– Выявим, уточним силы противника, станет ясно, что лучше предпринять, – вслух размышлял Неустроев. Вдруг вспомнил: – А где же Пятницкий?
Но Петра никто не видел. Комбат отогнал мысль о гибели ординарца. Выяснить бы, но сейчас, когда каждый метр площади простреливается, этого не сделаешь.
Где-то задержались и знаменосцы. Замполит и Щербина вышли наружу. Был уже поздний вечер, но, как и днем, гремели орудийные раскаты, пулеметно-автоматные очереди вспарывали темноту.
На ступеньках, почти у самой верхней площадки, лежал солдат. Щербина узнал Пятницкого.
– Петр Николаевич, Петр Николаевич! – нагнувшись, тревожно схватил он лежащего за руку, но она была холодна, как камень лестницы. Прильнул ухом к груди – дыхания нет. «Эх, Петр Николаевич, так и не пришлось тебе увидеть сына…»
За спиной раздался голос Береста:
– Что с ним?
– Убит Петр Николаевич, – сквозь слезы проговорил Щербина.
Берест заметил под телом солдата полотнище флага.
«Значит, этот флаг я видел. Не мерещилось мне».
– Давай прикрепим к колонне, – сказал Берест. – Исполним последнее желание Петра.
Они привязали знамя шпагатом, но, обильно смоченное кровью, оно не развевалось по ветру, а тяжело легло на гранит.
Возвращаясь, они увидели Егорова и Кантария со Знаменем 3-й ударной армии.
– На крышу надо! – воскликнул замполит. – Пошли, прикрывать вас будем! Завтра ведь Первое мая. Надо к празднику сделать подарок советскому народу.
