берегу Днепра. Ни лодок, ни других средств для переправы. Одна надежда: под покровом темноты пуститься вплавь. Но лучи немецких прожекторов непрерывно шарят по реке и берегам, разрывают тьму. Туда, где падает свет, стреляют вражеские пулеметы и пушки.
Не чудным, а невероятно мрачным и страшным показался мне тогда Днепр: река кипела от разрывов мин и снарядов. Мы не знали, что ждет нас на левом берегу. Ведь там фашисты. Ощущение такое, будто тебя зажали в тиски. И все-таки надо плыть, надо пробиваться к своим. Комдив одним из первых вошел в клокочущую воду, за ним – остальные…
Намокшая одежда отяжелела, сковывала движения, налитые водой сапоги тянули вниз. Нужно снять их, а как? Сделать это в воде совсем не просто, не раз пришлось хлебнуть водицы. Удалось сбросить лишь один сапог, но все равно полегчало. Теперь мешала винтовка, но ее на дно реки, как сапог, не пустишь: переправиться без оружия – все равно что утонуть.
Плясали лучи вражеских прожекторов, и дробь пулеметных очередей раскатывалась по реке. По вспышкам я заметил два станковых пулемета, установленных на взорванном железнодорожном мосту, пролеты которого свисали над рекой… «Удобную позицию выбрали, сволочи, – как по мишеням бьют с высоты».
Тяжелее намокшей одежды было чувство беспомощности. По тебе стреляют, а ты совсем беззащитен, хотя и с винтовкой.
Наконец показались кусты. Берег! И вдруг блеснуло множество вспышек, послышался треск автоматов – фашисты стреляли в упор…
А защитники Могилева все плыли и плыли навстречу огненным струям. И плыли они с одной мыслью – ринуться на врага…
Гусев рассказал о том, как ему пришлось возглавить группу из оставшихся в живых двадцати двух человек, как много дней пришлось вести ее по лесам, отбиваясь от врага.
Пятницкий принес в котелках обед и молча поставил на стол. Неустроев был голоден, но ординарец почему-то медлил – долго искал нож, еще дольше протирал полотенцем ложки…
Знал бы комбат, как тяжело сейчас у ординарца на душе…
А случилось вот что.
Когда Петр ожидал у кухни немного запоздавший обед, подошел незнакомый лейтенант – и сразу к повару с расспросами: как-де с продуктами, вовремя ли поступают? Глаза голубоватые, острые. Едва ли от такого что ускользнет. Пока повар объяснял, лейтенант заметил небольшой котел.
– А это для кого?
– Для командного состава, товарищ лейтенант!
– Сейчас же перелейте в общий котел! Ну-ка, товарищ рядовой, помогите повару, – обратился он к Пятницкому.
Петр растерянно переминался с ноги на ногу. Выручил повар:
– Нельзя, товарищ лейтенант. Приказ комбата имеется.
– Я – замполит батальона. Приказываю перелить!
И глянул сначала на повара, потом на Пятницкого такими колючими глазами, что они молча подошли к котлу и опрокинули его содержимое в походную солдатскую кухню. Петру, правда, показалось, что замполит прав, что так справедливее – он уже слыхал ехидные шуточки солдат на этот счет. Неприятно, конечно, слышать такое, да еще о боевом командире, который осколками да пулями изрешечен. Но ведь каждому рот не заткнешь. Верно, правда, и другое – сейчас кормить комбата надо получше. Из госпиталя только вчера, быстро устает. Солдату житуха, отзанимался – да и на бок, а комбат сидит до полуночи, к завтрашнему дню готовится.
И вот теперь в предчувствии неприятности – кто-кто, а он-то знает вспыльчивый характер комбата! – медленно режет хлеб.
Неустроев взял ложку, зачерпнул. И недоуменно уставился на ординарца.
– Что это?
– Из солдатского котла, товарищ капитан.
– То есть как?
– Приказали.
– Кто приказал? – повысил комбат голос.
Пятницкий молчал, испытывая такое чувство, будто сам в чем-то провинился.
– Кто приказал, спрашиваю?!
В это время вошел тот самый лейтенант и вместо доклада сказал:
– Я приказал, товарищ капитан.
Неустроев встал.
– Кто вы такой, лейтенант? И почему вошли без разрешения?
– Я – ваш замполит. Лейтенант Берест Алексей Прокофьевич.
Лейтенант высокого роста, почти под самый потолок землянки, плечистый. Капитан перед ним – мальчик!
