Я никак не мог оторвать его от компьютера, он не давал снять с себя шлем. Мне пришлось отключить машину от сети. И когда Франсуа понял, что он опять стал самим собой со всеми своими болестями, он чуть с ума не сошел. Наверное, что-то подобное испытывают и наркоманы, когда проходит действие наркотиков. Он был подавлен, разбит, угнетен… мне было страшно смотреть на него. И тогда я решил, что больше этих встреч не будет.
Но вчера он пришел ко мне и стал настаивать. Я твердо отказал ему. А что произошло дальше — я не знаю…
— А это легко выяснить, — вмешался в разговор Жан-Клод. — Давайте спросим об этом компьютер. Он-то наверняка записал, что случилось.
— Я затем и пришел сюда, чтобы это выяснить, — пролепетал Пирон.
Он подошел к машине и включил ее.
Раздался легкий щелчок.
— Здравствуй! — послышался незнакомый голос.
— Это Франсуа, — пояснил директор почему-то шепотом.
— Здравствуй! — ответил металлический голос компьютера.
— Видишь, я пришел к тебе.
— А зачем? Ты же знаешь, что мы не должны больше видеться.
— Но мне плохо, очень плохо. Ты понимаешь, я умираю. А работа еще не закончена.
— Зачем же мучить себя? Долго так все равно продолжаться не может. Твое сердце этого не выдержит.
— Пусть, зато я буду хоть какое-то время счастливым. Я закончу работу.
— Только не делай глупостей! У тебя и шлема нет.
— Я соединюсь с тобой!
— Это невозможно.
Раздался какой-то металлический скрип и легкий стук. Инспектор догадался, что это Люзьен снимает одну из боковых крышек компьютера, ту самую, около которой его и нашли.
Директор нажал кнопку, и наступила мертвая тишина… Никто не решался нарушить ее. Ведь все присутствовали при смерти, слышали ее.
— Вот видите, как все произошло, — прервал тягостное молчание Пирон. — Он действительно помешался, но умер счастливым. Вы же видели его лицо.
Пьер и Жан-Клод молчали. Да и что они могли сказать!
— Да, а как же вы обо всем догадались? — спросил директор, удивленно подняв брови. — Ведь об этом никто не знал.
— По одной фразе из дневника Люзьена, — ответил Пьер, доставая тетрадку.
Юрий Медведев
ЧЕРТОВА ДЮЖИНА «ОСКАРОВ»
Я сидел за столом диковинной овальной формы, чем-то смахивающей на орбиту планеты с двумя солнцами. Таких столов в ресторанчике было шесть, но мой располагался удобнее прочих. Во-первых, потому что рядом мирно дремала в деревянном бочонке довольно-таки симпатичная, хотя и чахлая, пальма, а я люблю комнатные растения. Во- вторых, я видел всех входящих и выходящих. В-третьих, я мог беспрепятственно любоваться панорамой предзакатного моря. Я созерцал, как зарождается волна, как она растет, поднимается, выбрасывает белый ослепительный гребень, докатывающийся до прибрежных камней и разбивающийся об их твердь. Я впервые оказался здесь, на Черном море. После наших холодных северных рек и озер здешняя вода показалась мне неестественно теплой, как бы искусственно подогреваемой. Вернее, само море представилось мне теплокровным живым существом, и я, по правде говоря, так и не решился за эти два дня поплавать хотя бы возле берега.
В ресторанчике было пусто, в этот час отдыхающие еще дремлют на раскаленных каменьях или вяло перекидываются в картишки, убивают время дикарскими играми наподобие подкидного дурака. Хмельное веселье грядет попозже, часов с восьми-девяти, а пока за столом слева старичок пенсионер разгадывал кроссворд, изредка прикладываясь к рюмочке с коньяком, а за столом справа, у раскрытого окна, молодая пара, несомненно, влюбленные, перешептывалась и вдруг взрывалась раскатами смеха.
Новый посетитель проследовал прежде всего к буфету, где, даже не поморщившись, проглотил три четверти стакана водки. После этого он уселся за соседний столик — лицом ко мне и спиной к морю — и стал дожидаться официанта. Тут наконец я смог его рассмотреть. Волосы у него были черные, курчавые, от макушки до лба они были сведены на нет проплешиной. В карих навыкате глазах, живых, беспрестанно перебегающих с места на место, порою обозначивалась отчаянная тоска. Портрет дополнялся тонким носом с горбинкой, пухлыми малиновыми губами и неестественно оттопыренными ушами. Оттопыренные эти уши создавали комичное впечатление: казалось, их владелец то и дело ко всему прислушивается.
Появившемуся официанту он что-то коротко шепнул на ушко, и вскорости перед ним красовалась запотевшая бутылка в обрамлении кое-какой закуски. Минут через десять, весь раскрасневшийся, разомлевший, он разминал пухлыми пальцами сигарету и спрашивал меня через стол:
— Случаем прикурить не найдется?
Я молча ему кивнул. Он подошел,
прикурил и, после того как выпустил облако дыма, сказал:
— Зажигалочка у тебя классная. Суперлюксовая. Другой такой и не сыщешь. Прямо скажу, подфартило тебе, дружище… Ничего, что я перескочил на «ты»?
— Ничего, — отвечал я. — А зажигалочка титановая.
— Одобряю. Металл редкостный. Краем уха слыхал, будто из него батискафы клепают, скафандры и все такое прочее… Я гляжу, ты не пьешь, лимонадом спасаешься. Может, слегка вспрыснем знакомство, а?
Пока я раздумывал над его последней фразой, он исхитрился и бутылку запотевшую, и закуску переметнуть на мой стол. Пить я наотрез отказался, тогда он выпил за нас двоих.
— Да, зажигалочка загляденьице, — говорил он, медленно жуя колбасу. — Чудная больно только. Семь кнопок на ней, для чего ж столько?
— Не семь, а восемь, — улыбнулся я. — Смотря кто прикуривает. Эта вот кнопка, желтая, для холостяков. Красная для женатых. Зеленая для разведенных. Серебристая для футбольных болельщиков. И так далее.
Он рассмеялся, отчего уши у него оттопырились еще больше, так что он стал похож на диковинного зверька.
— А ты шутник, дружище. Сразу видно, человек искусства, богема, так сказать. Курточка у тебя что надо, одних «молний» штук двадцать, не меньше. Небось где-нибудь на Западе отхватил, а? — Он откинулся картинно на стуле, сощурился. — Хочешь, угадаю, чем
