скромные лавры организатора Дня Авиации.
Воздух звенел от визга двух свиней, которых подмял аппарат, и негодующих криков зевак. Ближе всех ко мне был Лаптон. Он крепко сжимал вилы с очевидным намерением всадить их мне в живот. В момент опасности я никогда не теряю головы и соображаю очень быстро.
Пулей выскочил я из бедного «Жаворонка», промчался через свинарник, пересек сад Фробишера, перемахнул через стену двора коттеджей Хинкса и оказался внутри полицейского участка с черного хода раньше, чем кому-либо удалось приблизиться ко мне ближе пятидесяти футов.
— Привет! — сказал инспектор Нэнтон. — Угробил свою колымагу?
— Нет. Но людей, кажется, что-то разозлило. Я хочу… Заприте меня в камеру…
Две недели, целые две недели мне не давали приблизиться к собственной машине. Когда первое возбуждение немного спало, я покинул гостеприимный полицейский участок и отправился домой, причем красться пришлось окружным путем — по Лавлейн и Чарту, — только чтобы не дать повода к новой вспышке активности сограждан. Разумеется, я нашел матушку в страшном негодовании от того, как со мной обошлись.
И вот, представьте себе, я оказался на осадном положении в комнатах второго этажа, а мой крепыш — «Большой Жаворонок» — виднелся на поле Чизмена, причем любой мог разгуливать вокруг него и пялиться на диковинку, любой, но не я! Чизмен носился с теорией, что он захватил этот аппарат. Однажды ночью поднялся сильный ветер и швырнул моего любимца через изгородь — снова на парники Лаптона…
После этого Лаптон прислал нам глупейшую записку. В ней говорилось, что, если мы не уберем аэроплан, то в возмещение убытков он его продаст. Далее следовала длинная тирада о причиненном ущербе; был упомянут и его поверенный. Матушка поспешила в Апнортон Корнер, где обратилась к Клампсу («Доставка мебели»). Молодцы из конторы раздобыли фуру для возки бревен, и к тому времени, когда эта громоздкая телега прибыла на место, настроение общественности уже смягчилось до такой степени, что я смог лично руководить перевозкой.
Аэроплан распластался на руинах агротехнических новшеств Лаптона как крупный мотылек, почти невредимый, если не считать нескольких дыр, погнутых стоек и подкосов левого крыла, а также сломанного полоза. Но аппарат был забрызган кровью свиней и выглядел очень непривлекательно.
Я сразу же бросился к мотору, и к прибытию фуры двигатель работал, как полагается.
Торжественное шествие домой вернуло мне некоторую популярность. С помощью толпы мужчин «Большого Жаворонка» водрузили на телегу. Для большей устойчивости аппарата я расположился в кресле пилота, и разномастная упряжка из семи лошадей потащила аэроплан к нашему дому. Когда мы тронулись, было около часу дня, и сбежавшиеся ребятишки приветствовали сей торжественный момент дружным смехом и залпом насмешек. Мы не могли проехать по Пукс-лейн — узкой улочке, окруженной высокими стенами, мимо дома священника и направились окольным путем — по лугу Чизмена, в сторону Стоукс-Уэйст и общинного выгона.
Конечно, было весьма неосмотрительно поступить так, как я поступил (теперь-то я это понимаю), но учтите: я возвышался на триумфальной колеснице, кругом волновалось море голов, все это возбуждало. Упоение славой!.. Поверьте, я собирался всего лишь приветственно рокотнуть мотором, а меня подняло в воздух. Вр-р-р-р!! Как будто что-то взорвалось, и вот тебе на — «Жаворонок» уже оторвался от повозки и ринулся над пастбищем во второй полет.
— Боже!
Я решил набрать небольшую высоту, развернуться и посадить аппарат на лужайке за нашим коттеджем. Увы! Первые аэропланы были очень своевольными созданиями.
Впрочем, приземлиться в саду священника было вовсе не дурной идеей; именно так мы и поступили. Можно ли винить меня за то, что на лужайке в этот момент завтракало все семейство священника с приглашенными к ним друзьями. Им просто не хотелось выбегать на улицу, когда «Большой Жаворонок» следовал домой; они заняли удобное место заранее. Этот ленч был задуман как скромное торжество. Они собирались позлорадствовать над каждой подробностью моего позорного возвращения. Это ясно из того, где именно накрыли стол. При чем тут я, если судьбе вздумалось сделать наш обратный путь менее унизительным и она швырнула меня на их головы?
В тарелках дымился суп. Полагаю, что меня собравшаяся компания оставила на сладкое.
До сих пор не могу понять, как я не убил священника. Передняя кромка левого крыла зацепила его под подбородок и пронесла в таком положении — спиной вперед — ярдов десять. Его шейные позвонки, вероятно, были из стали; но даже если это и так, поразительно, что ему не оторвало голову. Может быть, он держался за что-нибудь снизу? Только не могу себе представить за что. Очевидно, мое изумление при виде его лица с выпученными глазами виной тому, что я врезался в веранду. Но как тут было не разинуть рот?
Все всмятку… Веранда под слоем зеленой краски, должно быть, была трухлявой. Так это или нет, но она сама, вьющиеся розы, черепица кровли — все оказалось поломано, порвано, перебито и рухнуло, как театральная декорация, а мотор, половина аэроплана и я — через огромное двустворчатое окно-дверь — приземлились в гостиной. Нам здорово повезло, что окно было распахнуто. Нет ничего неприятнее ранений от тонкого оконного стекла, если случится пролететь сквозь него; мне следовало это знать. На мою голову сразу обрушился жуткий ливень нравоучений и упреков — хорошо еще, что священник был выведен из строя. Ах, эти глубокие и высокопарные сентенции! Однако, может быть, они и смягчили несколько накал страстей?..
«Большому Жаворонку», моему первому аэроплану, пришел конец. Никогда, даже мысленно, я не пытался вернуть его; мне просто не хватило решительности…
Потом разразилась буря!
Идея, вероятно, заключалась в том, чтобы заставить маму и меня уплатить за все, что когда-либо обрушилось или сломалось в Минтон-честере с самого сотворения мира. Да что там, нам следовало раскошелиться за каждое животное, которое внезапно подохло на памяти старейшего из жителей городка. Тариф был под стать претензиям.
Коровы оценивались в двадцать-тридцать фунтов стерлингов и выше: свиньи шли по фунту за каждую, без скидки за убиение разом нескольких животных; веранды, эти жалкие пристройки, оценивались неизменно не менее сорока пяти гиней. Обеденные сервизы тоже были в цене, так же как черепица и всякого рода строительные работы. Представлялось, что некоторые жители Минтончестера вообразили, что над городком забрезжила заря процветания, ограниченного фактически только нашей платежеспособностью. Священник попытался было прибегнуть к устаревшей форме шантажа, угрожая распродажей для покрытия убытков, но я смиренно согласился: «Распродавайте…»
Я ссылался на дефектный мотор, на роковое стечение обстоятельств, лез из кожи вон, чтобы свалить вину на фирму с Блэкфрэйрс-роуд, и в виде дополнительной меры безопасности представил документ о несостоятельности. Благодаря моей матушке я не владел никаким имуществом, кроме двух мотоциклетов (злодеи конфисковали их!), темной комнаты для занятий фотографией и уймы книг в переплетах — по аэронавтике и о прогрессе вообще. Матушка, конечно, не была виновата. Она не имела к случившемуся никакого отношения.
Так вот, несмотря на все, неприятности навалились лавиной. Стоило мне появиться на улице, как всякий сброд вроде школяров, мальчишек, прислуживавших игрокам в гольф, и
