Нос у пана Зарембы картошкой, с кровавыми прожилками от пагубного пристрастия к алкоголю. Глазки маленькие, свиные, что особенно подчеркивается белесыми ресницами и такими же бровями. На правой щеке у него
— большое темное пятно с несколькими торчащими волосками. О происхождении таких пятен в народе говорят, что корова хвостом мазнула беременную хозяйку, когда та присела ее доить. Ребенок непременно в таких случаях рождается с пятном на том же месте, а также с некоторыми отклонениями в характере. У пана Зарембы это проявилось в злобе ко всякому, кто не в состоянии за себя постоять, а также в лютой ненависти к евреям, словно евреи надоумили корову хлестнуть хвостом по щеке мать пана унтер-офицера.
Теперь у пана Зарембы есть на ком душу отвести, и желваки уже заранее играют на его бритых щеках. Перед унтер-офицером стоит Янкель, облаченный в обмундирование, которое не совсем соответствует его росту и габаритам. Рукава шинели наезжают на пальцы, тонкая шея болтается в широком вороте френча. Под мышкой он держит охапкой свою цивильную одежду — костюм, сшитый в Вильно соседом-портным, от которого вся Варшава должна была забиться в истерике от зависти, а в правой руке — пару ботинок со скрипом, которые умолкают, лишь когда их снимают с ног.
— Имя! Фамилия! — рычит Заремба.
— Лапидус… — моргает Янкель. — Ян… Унтер-офицер сверил его слова с бумагой, которую держал в руке, и поднял тяжелый уничтожающий взгляд.
— Тут написано другое имя… Янкель… Ты что мне голову морочишь?
— Извиняюсь, пан унтер-офицер. Янкель — это по-польски Ян…
Заремба недоверчиво уставился на него:
— Ты разве поляк?
— Нет… — замотал головой Янкель. — Но я думал…
— Индюк думал и сдох! — поучительно изрек Заремба. — Меньше думай, а слушай команды старшего по званию.
— Хорошо, пан унтер-офицер, — согласно кивнул Янкель.
— Не хорошо, а так точно! — взревел Заремба.
— Извиняюсь, пан унтер-офицер.
— Не извиняюсь, а слушаюсь!
— Спасибо за разъяснение, пан унтер-офицер.
— Не спасибо, а здравия желаю! Ясно?
— Не все ясно, — простодушно пожал плечами Янкель, — но я…
Над ними низко проревел самолет, поливая плац из пулеметов. Все — новобранцы и их командиры — бросились на землю, поползли в разные стороны. Загорелось здание казармы. Оттуда бегут полуодетые новобранцы. Их, как зайцев, расстреливают немецкие летчики.
Янкель и пан Заремба лежат рядом. Янкель поднял голову, покосился на унтер-офицера. Тот потерял бравый вид. Лицо и даже усы в густой пыли.
— Вы живы, пан унтер-офицер? — почтительно осведомился Янкель.
Заремба отхаркнул сгусток земли изо рта, чуть ли не в лицо Янкелю.
— Я тебя переживу, Янкель.
Самолеты в небе делают разворот и снова устремляются вниз. Все, кто в состоянии, бегут с плаца. Унтер-офицер поднялся с земли, счистил пыль с колен своих шикарных галифе и с завидной легкостью пустился бежать во весь дух. Янкель устремился за ним, путаясь в полах шинели. Он бросил свои вещи, которые держал подмышкой, швырнул в сторону ботинки и догнал, поравнявшись с унтер-офицером.
т— Ну, а мне куда прикажете, пан унтер-офицер? — задыхаясь, спросил он на бегу.
Заремба, не замедляя бега, пролаял:
— К чертовой матери!
Пулеметная очередь подняла фонтанчики пыли у их ног, и они оба, как по команде, грохнулись навзничь.
— Куда я иду? — говорит Янкель. — Я иду к матери. В полном обмундировании, да еще в шинели внакидку, он сидит на обочине дороги среди присевших передохнуть и перекусить беженцев: женщин, стариков и детей. Разговаривает он со старым поляком, из польских аристократов, одетым в брюки-гольф, бархатный жилет и охотничью шляпу с пером, а ботинки на ногах развалились, и обе подошвы отстали и шлепают.
По дороге движется бесконечная толпа беженцев, везя жалкие остатки скарба в детских колясках, на ручных тележках, а кто покрепче, тащит на себе, навьюченный до предела. В толпе беженцев мелькают то и дело военные без оружия, а порой и без знаков отличия.
В кювете валяются раскрытые чемоданы и сумки, охапки разбросанных вещей: дамские шляпки, мужские пальто, меховые шубы. Это все брошено теми, кто прошел по дороге. Возле меховой шубы вместе с ремнем и портупеей поблескивает на солнце офицерская сабля в ножнах.
— А где мать? — без особого интереса спрашивает старик-попутчик.
— В Вильно, — вздыхает Янкель.
— Далеко идти, — качает головой старик. — Зачем ты это на себе таскаешь? Армии польской больше нет, — он показал на шинель на плечах Янкеля.
— А что же, я голым пойду? — удивляется Янкель. — Моя цивильная одежда осталась в казарме.
— Мало кругом барахла? — спросил старик. — Выбирай любое, надевай.
— Как же я возьму? — недоуменно глянул на него Янкель. — Это же не мое. Чужое.
— Оно уже ничье, — горестно сказал старик. — Бери, глупый. А это сбрось с себя, да побыстрее.
— Нет, — качнул головой Янкель. — Это — казенное. Не могу бросить. Я дал расписку.
— Кому? Пойми, юноша, Польши больше нет. Ее поделили Гитлер и Сталин. Немцы — с запада, русские — с востока. Вот мы идем, а к кому попадем, знаешь?
— Знаю, — простодушно улыбнулся Янкель. — К маме.
Старик хотел было съязвить в ответ, но гул приближающихся самолетов отвлек его. Толпа с дороги бросилась врассыпную в поле, роняя чемоданы, бросая тележки и детские коляски с вещами. Тень от самолета проносится над опустевшей дорогой, на которой валяются одни лишь вещи. А люди бегут по полю, волоча детей, маленьких таща на руках.
Гремят взрывы. К небу поднимаются тучи земли. Падают люди. Истошно кричат раненые. Захлебывающийся детский плач.
Янкель бежит во весь дух, путаясь в полах шинели. Обегает воронки от бомб, перепрыгивает через убитых. Слева и справа от него тоже бегут люди. Но он не различает лиц, одни размытые пятна.
Кукурузное поле. Сухие стебли укрывают бегущих по плечи, а головы торчат над рыжими метелками, и кажется, что по желтому морю плывут, катятся лишь человеческие головы, оторванные от тел.
Совсем близко от Янкеля ухнул взрыв. Комья земли вперемешку с кукурузными стеблями обсыпали его, и он упал ничком, втянул голову в плечи. Взрывы один за другим сотрясали землю, и Янкеля засыпало все больше и больше.
Когда взрывы стали отдаляться, Янкель услышал голос, показавшийся ему знакомым:
— Это уже не бомбы, нас обстреливает артиллерия.
Янкель, как пес, отряхнул с себя землю и оглянулся на голос. Среди стеблей кукурузы сидел… пан Заремба. Но совершенно не похожий на себя. На нем не было военной формы. Он успел переодеться в гражданское и выглядел нелепо в шляпе-котелке, визитке, с галстуком-
