Женщины как с цепи сорвались… И общество поощряет этот разврат. Она, пока замуж выйдет, переспит со всеми мужчинами, кто подвернется, и это у них считается борьбой за равенство. Большая беда их ждет на Западе. У них скоро не будет семьи. А если развалится семья, за ней полетит к черту и государство, начнется анархия и… бардак.
Очень жаль, что Москва старается от них не отстать. Ты меня прости, но я тебе откровенно скажу: никогда бы я не женился на русской женщине. Она не может быть настоящей женой. У нее в крови — разврат. Если я хочу пошалить — пожалуйста, не откажусь от русской. Но строить семью надо у нас, на Кавказе. Это, возможно, последнее место на земле, где женщины не позорят свое звание и твердо знают, для чего родились.
Благодарный за выручку, я провел весь день с Сандро, сопровождал его повсюду, как оруженосец, и к вечеру, раскисшие от обильной ресторанной еды и возлияний, мы сидели в его номере. Он снимал в «Балчуге» лучший и самый дорогой номер со старомодной кожаной мебелью и деревянной купеческой кроватью под бархатным балдахином.
— Хочешь, — спросил меня Сандро, — немножко развлечься? Давай пошалим на прощанье. Завтра мы разъезжаемся.
Он достал записную книжку, полистал ее.
— Кого предпочитаешь? Балерину? Драматическую артистку? Доктора наук? У меня большой ассортимент, — он потряс в воздухе записной книжкой. — Нет в Москве красивой женщины, которая откажется лечь со мной. Потому что у меня деньги! И я не скупой! Мне не нравилось его бахвальство. Я даже почувствовал себя оскорбленным за русских женщин.
— Ну, дорогой, так кого ты предпочитаешь? — настаивал грузин, и, чтоб отвязаться от него, я буркнул первое, что пришло на ум:
— Балерину.
— Замечательно! — просиял Сандро. — Этого товара у нас полно. Вот смотри… — эта… нет… поищем получше… вот, вот… самый раз. Заслуженная артистка… Сейчас позвоним домой… Если не занята в спектакле… ты ее будешь иметь.
Он набрал номер телефона, и я слушал, затаив дыхание, как фамильярно разговаривал он с кем-то, приглашая сейчас же приехать к нам.
Разговаривая по телефону, он умудрялся и мне бросить несколько слов, прижав ладонью микрофон, сладострастно и лукаво вращая большими черными глазами:
— Понимаешь, она уже легла… с мужем… — и снова в трубку:
— Дорогая, мы ждем. Придумай сама, что сказать мужу.
Пока не раздался легкий стук в дверь, я все еще не верил и думал, что Сандро нарочно поддразнивает меня и куражится.
В номер вошла в короткой шубке с распущенными светлыми волосами, на которых, искрясь, таяли снежинки, известная балерина, которую незадолго до этого я видел на сцене Большого театра, и билеты в день ее выступления было невозможно достать. Она, эта балерина, была гордостью советского искусства и часто гастролировала за рубежом. Я знал также ее мужа — не лично, а по газетам, не менее знаменитого, чем она, оперного певца.
У меня захватило дух. Ну, добро бы, молоденькая, только начинающая карьеру танцовщица, которой бы очень пригодились лишние деньги, хотя бы для того, чтобы прилично одеваться. Им же платят гроши. Ей еще простительно. Но эта! Обласканная славой и роскошью.
Балерина распахнула шубку и, как в дурном романе, как в пошлом порнографическом фильме, предстала перед нами абсолютно голой… даже без нижней рубашки и трусиков.
Сандро торжествующе взирал на меня, и я понимал, что вот так появиться, без ничего, в одной шубке, было в его вкусе, и балерина охотно ему угождала.
Я был шокирован. Такое не по мне. И не смог переспать с ней. Хоть она сама меня раздела и, науськиваемая Сандро, тщетно пыталась меня возбудить.
— Эх, подвел ты меня, — сокрушенно вздохнул Сандро. — Специально для тебя такую женщину вызвал. Красавица! На нее во всем мире мужчины облизываются. Таких ты не каждый день будешь иметь.
— Ладно, деточка, — он приподнял за худенькие плечи балерину и повернул ее к себе. — Оставь его. Он поражен твоей красотой и временно стал импотентом. Давай мы ему покажем, как это делается.
И у меня на глазах, на деревянной купеческой кровати под балдахином он овладел ею, и длинные, прекрасные ноги, которыми восхищается весь мир, бесстыдно болтались в воздухе и жалко дергались над волосатым задом грузина.
Потом, вызвав по, телефону такси, он накинул ей на худенькие плечи шубку, она, дружески улыбаясь, помахала мне ручкой на прощанье, повисла у него на шее, целуя в губы и лоб, и ушла.
— Ты бледный, — сказал мне сочувственно Сандро. — Нехорошо получается. Я имел женщину, а ты — нет. Выходит, что я не проявил гостеприимства, и ты можешь обо мне подумать черт знает что. Мы вызовем других. Специально для тебя. Я знаю. Тебе понравится. Молоденькие девочки, которые учатся на киноактрис. Будущие кинозвезды. Ты когда-нибудь скажешь, что ты ее имел, и никто тебе не поверит. Сейчас вызову их.
Я попросил Сандро не звонить, сославшись на усталость, и он согласился со мной:
— Да, да. Ты много пережил в эти дни. Тебе не до женщин. Но вот теперь ты понимаешь, что во всей Москве не найдется такой, чтоб устояла, когда пахнет большими деньгами. Эта балерина не бедно живет. От меня она за полчаса получила сумму, которую советский врач или инженер зарабатывает за целый год. Понимаешь разницу. Сталин глубоко ошибался, когда говорил, что при социализме кадры решают все. Неверно. Деньги решают все! Как при
