психологический эффект: вечный страх подчиненного, у которого всегда отыщется грех за душой, перед начальством, да еще чужим, а значит, и неподкупным.
Швейцар прирос к месту и без звука шевелил губами.
Егоров вынул свое удостоверение в ярко-красном переплете, не раскрывая, показал его швейцару и спрятал в карман.
— Мы, — кивнул он на Анатолия, — комиссия по проверке партийной морали. Ясно?
— Ясно, — проблеял швейцар.
— В этой гостинице подозревается явное нарушение норм советской морали. Постояльцы в большом числе привели к себе на ночь женщин и теперь занимаются совокуплением, порочащим моральный облик советского человека. Так, что ли?
— Вам виднее, — пролепетал швейцар.
— Нам многое виднее. И то, что ты, пребывая на служебном посту, брал взятки, позволяя постояльцам провести дам в свой номер, что является грубейшим нарушением норм советского общежития.
Швейцар даже не возразил, потрясенный проницательностью начальства, и поник с обреченным видом. — Но ты еще можешь заслужить снисхождение… и даже сохранить свое место на службе, если честно и беспрекословно окажешь нам содействие в выполнении поставленной перед нами задачи.
Швейцар вскинул голову, выставив вперед бороду, и глаза его ожили..
— Только прикажите. Все сделаю! Для блага партии и нашего советского государства.
— Зачем так высокопарно? — поморщился Егоров. Он наслаждался разыгрываемой комедией. — Все очень просто. Ты укажешь нам, в каких комнатах теперь творятся шуры- муры, ведь не забыл, у кого взятки брал, вежливо постучишь и потребуешь открыть двери, а дальше уж наше дело. Твоя обязанность стоять в коридоре, ждать, когда мы выйдем, и вести нас к следующей комнате. Задание ясно?
Так точно! — радостно гаркнул холуй в адмиральской форме, уже было потерявший и снова обретший свою весьма доходную должность. — Пояснений не требуется.
Тогда марш вперед, — махнул рукой Егоров. — Приступим.
Швейцар услужливо запрыгал вверх по лестнице, невзирая на свой избыточный вес. Они стали подниматься следом.
Запыхавшийся швейцар прошел несколько шагов по коридору.
— Вернись, — велел Егоров. — Стучи в первую дверь. Швейцар замялся, Егоров точно угадал. Жилец из этой комнаты сунул ему взятку. Глубоко вздохнув, швейцар робко постучал косточками пальцев.
— Кто там? — после долгой паузы отозвался недовольный мужской голос.
— Откройте, — хрипло сказал швейцар. — Комиссия.
— Какая комиссия? Кто дал право тревожить покой советского человека? — тон за дверью был самоуверенный, видать, обладатель его привык командовать.
— А вот какая комиссия — вы узнаете, когда мы взломаем дверь, — стальным голосом вмешался Егоров, — если не откроете сами, добровольно. Женщина пусть не одевается, а останется в постели в таком виде, в каком она сейчас пребывает.
Егоров действовал безошибочно.
За дверью наступила испуганная тишина, затем раздался приглушенный шепот двух голосов, босые ноги зашлепали по полу, со скрипом повернулся ключ в замке, дверь приоткрылась, и в узкой прорези показалась часть одутловатого мужского лица, увенчанного лысиной с редкими волосиками.
— Не стесняйтесь, открывайте, — плечом распахнул дверь Егоров. Стесняться надо было раньше.
Егоров, а вслед за ним Анатолий и швейцар прошли в комнату, тускло освещенную настольной лампой. На стульях валялась мужская и женская одежда вперемежку, у задней спинки кровати стояли, отливая блеском, черные лакированные дамские туфли на высоких каблуках. В кровати под смятыми простынями бугрился силуэт человеческого тела, укрытого с головой.
Егоров велел швейцару выйти и стоять за дверью, пока не позовут, а затем, покосившись на дамские туфли, спросил хозяина комнаты, переминавшегося в своей фланелевой пижаме босыми ногами на холодном пластиковом полу:
— Ваша обувь?
Одутловатый хмыкнул, давая понять, что он оценил его чувство юмора.
— Все ясно, — Егоров сдвинул с кресла на пол охапку одежды и сел.
— Попрошу предъявить документы.
— А вы, собственно, кто такие?.. — неуверенно спросила пижама.
— Комиссия по проверке морали участников совещания. Вам нужны документы?
— Нет, нет… Я просто… полюбопытствовал… не знал, грешным делом… что такая комиссия существует… а я в партии двадцать пять лет.
— Круглая дата, — согласился Егоров. — Вот на ней и завершится ваше пребывание в
