зарослей и застыл, словно внезапно очутившись на краю пропасти. Если он что-то и собирался сказать, слова застыли в нем — так же внезапно. С открытым ртом Браник глядел на окровавленные тела, они лежали в дверях уже несуществующих хижин, на тропинках, на склонах, там, куда бросились местные жители в отчаянной и тщетной попытке бегства. Но их догоняли и расстреливали, как диких зверей. Их казнили. Мужчин и женщин.
Детей.
Дженкинс согнулся пополам в приступе рвоты. Когда желтая пена перестала литься изо рта, тело все еще сотрясали мучительные сухие судороги. Он сел, вытер слюну в уголках рта, сплюнул, в глотке жгло какой-то кислятиной.
— Сперва они убили мужчин, — шепотом сказал он. — Собрали и стали расстреливать. Огонь был смертельный. Они дали им возможность бежать и стреляли по ним, как по мишеням.
— Господи... — прошептал Браник. Он перекрестился.
Дженкинс встал и пошел прямо к трупам.
— Женщин они связали, одних замучили, других, конечно, насиловали. Они убивали матерей, руками укрывающих своих детей.
Ему теперь было ясно, как все происходило. Дети, цеплявшиеся за своих матерей, судорожно обнимающие их, были девочками. «Мальчиков они отделили», — сказал он и, повернувшись, торопливо зашагал по деревне. Браник следовал за ним.
Хижина без перегородок, примостившаяся к большому плоскому камню, сильно обгорела, но каким-то образом не разрушилась — возможно, ее спасли дождь и сырость, возможно, роль тут сыграло что-то другое, что именно — вникать не хотелось. Дверь была сорвана с петель, и не для того, чтобы войти, — дерево было хлипким и от порядочного пинка разлетелось бы в щепки. Сделано это было, чтобы вызвать смятение и панику.
Дженкинс поднырнул под дверной косяк и вошел внутрь. На земляном полу лежало тело, и, несмотря на побоище вокруг, это тело, растерзанное и изувеченное, лежащее в стороне от других, делало все произошедшее до ужаса личным и непостижимым.
Подтверждение тому, что Дженкинс и подозревал, заставило его сжать кулаки от ярости. Гнев клокотал в горле, душил его мукой, а чувство вины сбивало с ног, ударами кувалды бросая на колени.
— Чарли! Хватит! Идем же! — Джо Браник, стоя над ним, тянул его к двери.
— Черт подери, Джо! — сказал он. — Черт подери их всех!
Алекс пошевелилась, вздрогнула от боли, но не проснулась.
В тусклом свете, льющемся с приборной доски, Дженкинс изучал ее черты, продолжая гадать, неужели это Джо мог так подставить под удар дочь Уильяма Харта. Она сказала, что они выслеживали правых, чьи организации могли помешать соглашению, нужному для того, чтобы Мексика открыла свой нефтяной рынок иностранным компаниям. Такое весьма вероятно, но Джо погиб не из-за этого. Ответ содержался в присланной им папке.
Он погиб из-за Дэвида Аллена Слоуна.
29
Доктор Бренда Найт сняла ремни, стягивавшие грудь и лодыжки Слоуна, но ремни, удерживавшие кисти его рук в шести дюймах от края койки, остались на месте. Правилами внутреннего распорядка, объяснила она, снимать их не разрешается. В противном случае его пришлось бы поместить в запертый бокс, чего он, конечно же, не хочет. Слоун понимал, что дело тут не только в правилах. Она считала его не то сумасшедшим, не то опасным для окружающих. Учитывая полицейского, дежурившего возле его двери в ожидании возможности поговорить с ним, подобное заключение было вполне естественным. Мыслями он постоянно возвращался к Мельде, к тому, как держал в руках ее хрупкое безжизненное тело. Его переполняла грусть. Временами его охватывал гнев.
Кто мог совершить подобное? Кому понадобилось убивать милую безобидную старушку?
Ну а сон, преследовавший его? Был ли это просто сон, или он таил в себе что-то еще, некое предчувствие? Неужели он предвидел это? И сродни ли его предчувствие той силе, которую он ощутил в себе в зале суда?
Лежа в одиночестве в палате клиники, он испытывал такое же чувство вины, ощущение, что он в какой-то степени ответственен за это. Мысль заставляла цепенеть от ужаса. А потом вспоминал ее убийцу, и в душе вспыхивал гнев.
Несмотря на свое нежелание допустить к нему полицию, доктор Найт живо интересовалась его состоянием, и из ее вопросов он понял, что случай его — особый и вызывает ее любопытство. Она рассказала ему, что полиция обнаружила его в квартире приникшим к безжизненному телу Мельды; при этом он горестно стонал. Когда они приблизились, Слоун отказывался им повиноваться. Когда они попытались оторвать его от Деманюк, он стал сопротивляться. Последовала легкая потасовка, в ходе которой он вдруг обмяк и словно бы потерял сознание. Не сумев привести в чувство, они доставили его в отделение скорой помощи. Дежурный врач осмотрел его и не нашел никакой патологии, но так и не смог его растормошить. Он вызвал из дому Найт, которая заступила на его место. Он же удалился в комнату отдыха.
Найт вколола Слоуну в руку два миллилитра атавана, сказав, что это поможет снять напряжение. Начав действовать, лекарство притупило все его чувства. Голова стала тяжелой, и ее было трудно оторвать от подушки. Руки и ноги пощипывало, словно его опустили в перегретую ванну. Он закрыл глаза и увидел перед собой человека, извлеченного из глубин его памяти. Черты лица его были моложе и казались четче, острее — годы еще не смягчили их, но лицо, несомненно, было тем же самым, что и на фотографии в газете. Джо Браник.
Где-то и как-то они пересеклись, а это означало, что женщина, смерть которой он переживал с каждым рассветом, не была ни предчувствием, ни сновидением. Она была реальностью, и Джо Браник, доверенное лицо президента, находился там, рядом с ней. Браник звонил Слоуну, он оставил ему телефонное сообщение за день до того, как кто-то вскрыл почтовый ящик Слоуна, учинил разгром в его квартире, и, судя по газетам, за несколько часов до того, как тело самого Браника полиция обнаружила в Национальном парке в Западной Виргинии, сочтя его смерть явным случаем самоубийства. Если и оставались сомнения, что события эти взаимосвязаны, то они уничтожались вторым визитом телефонного мастера. Иной причины рыться в квартире Мельды, кроме как в поисках корреспонденции Слоуна, у него не было. Мысленно Слоун видел бурый конверт со своей фамилией, написанной от руки. Джо Браник пытался ему дозвониться. Так ли уж абсурден вывод, что и конверт Слоуну послал именно он?
Слоун почувствовал изнеможение, действие успокоительного нарастало. Он увидел утку, желтую пластмассовую утку, плывущую по воде, — игрушку, с которой дети плещутся в ванне. Он чувствовал, как и сам плывет, уплывает, веки стали тяжелыми... спящая утка... подсадная утка...
Тот мужчина не пошел назад — к своему фургону. Он не пытался скрыться. Он шел по проходу с пистолетом в руке.
Он явился убить Слоуна.
Слоун открыл глаза. Неприятное предчувствие, страх, который он так сильно ощутил в горах, уверенность, что кто-то крадется за ним, охватили его. Тот мужчина мог повернуться и уйти. Но он предпочел преследовать Слоуна.
И он придет опять.
Взгляд Слоуна упал вниз, к ремням, стягивавшим его кисти.
Подсадная утка.
30
