Но стоило отцу завернуть за угол, и скрипка, издав прощальный стон, умолкала. С треском распахивалось окно, и Берэлэ кубарем скатывался на улицу. С тысячью новых планов, сверкающих в его плутоватых глазах.
Если бы хоть часть его планов осуществило неблагодарное человечество, сейчас бы уже был на земле рай.
Но Берэлэ Мац рано ушел от нас.
И на земле нет рая.
— Зачем люди доят коров и коз в ведра? — сказал как-то Берэлэ Мац. — Ведь это только лишние расходы на посуду. Надо доить прямо в рот. А из сэкономленного металла строить дирижабли.
Сказано — сделано. В тот же день он взялся осуществлять первую часть плана — доение в рот, чтобы вслед за этим приступить к строительству дирижаблей.
Мы поймали соседскую козу, загнали ее к нам во двор, привязали за рога, и Берэлэ лег под нее спиной к земле и распахнул свой большой рот. А я, присев на корточки, стал доить. Как известно, соски у козы большие и мягкие и не висят прямо надо ртом, а раскачиваются, когда на них надавишь. Струйки молока хлестали вкривь и вкось, попадали Берэлэ то в глаз, то в ухо, но никак не в рот, хотя он терпеливо дергался своим залитым молоком лицом под каждую струйку, чтоб уловить ее губами.
На крик козы — она ведь не понимала, что это эксперимент для всего человечества, — прибежала ее хозяйка. Вскоре Эле-Хаим Мац имел работу: он сек нещадно Берэлэ, а Берэлэ кричал так, что было слышно на всей улице.
Так в зародыше был убит этот проект, и он уж никогда не осуществится.
Потому что Берэлэ Мац рано ушел от нас.
И на земле еще долго не будет рая.
Все женщины нашей улицы считали Берэлэ хулиганом, злодеем и вором и, когда он заходил в дом, прятали деньги, оставленные в кухне для милостыни нищим. При этом они забывали, что Берэлэ Мац учился в школе лучше их детей и знаний у него больше, чем у всей улицы, вместе взятой.
У Берэлэ был брат Гриша, старше его лет на семь. Уже почти взрослый человек. Гришу Бог одарил чрезмерной мускулатурой, но соответственно убавил умственных способностей. Гриша уже кончал с грехом пополам школу и готовился в техникум. Все, что ему надо было запомнить, он зубрил вслух и по двадцать раз подряд. Маленький Берэлэ, слушая краем уха заунывное, как молитва, бормотание брата, на лету все запоминал и в десять лет решал за брата задачки по геометрии и физике.
А своей сестре Хане, которая была тоже старше его, но физически и умственно ближе к Грише, писал сочинения, заданные на дом. Короче говоря, в этой семье все учились только благодаря стараниям Берэлэ. Но остальных детей родители любили и холили, как и положено в приличной еврейской семье, а Берэлэ лупили как Сидорову козу, осыпали проклятьями и призывали на его голову все Божьи кары.
Мне теперь понятно. Берэлэ родился раньше своего времени, и люди его не поняли, не раскусили. Ему бы родиться не на первой фазе строительства коммунизма, а при его завершении. Тогда бы он осчастливил человечество.
Но Берэлэ Мац рано ушел от нас.
И на земле нет рая.
А до коммунизма все так же далеко, как прежде, если не еще дальше.
Почему Берэлэ считали вором?
За его доброе сердце.
Да, он воровал. И воровал тонко, изобретательно. Но ведь не для себя он старался. Он хотел осчастливить человечество.
Скажем, так. Кто из детей, например, не любит сливочное мороженое «микадо» аппетитно сжатое двумя вафельными хрупкими кружочками?
Таких нет. На Инвалидной улице детей кормили как на убой, но мороженое родители считали баловством (их в детстве тоже не кормили мороженым) и категорически нам отказывали в нем.
И как назло, именно на нашем углу стоял мороженщик Иешуа, по кличке Иисус Христос, со своей тележкой на надувных шинах, под полосатым зонтом. Мы млели, когда проходили мимо, и особенно остро понимали, почему произошла в России революция в 1917 году. Нам очень хотелось продолжить ее дальше и сделать мороженое тоже общим достоянием и бесплатным.
Выход нашел Берэлэ Мац. Сначала он умыкал мелочь у себя дома. На эти деньги он покупал у Иешуа максимальное число порций и раздавал их нам. А ему не доставалось. Довольствовался лишь тем, что мы ему скрепя сердце позволяли лизнуть от наших порций.
Мы же, спеша и давясь холодными кусками, старались быстрей улизнуть домой, потому что знали — расплата неминуема. И точно. Еще не успевало окончательно растаять мороженое в наших животах, а уже со двора грузчика Эле-Хаима Маца на всю улицу слышался первый крик Берэлэ. Его секли за украденные деньги. И он громко кричал, потому что было больно и еще потому, что, если бы он молчал, отец посчитал бы, что все труды пропали даром. И мог бы его совсем добить.
Дома у Берэлэ приняли все меры предосторожности, и даже при всей его изобретательности он там уже больше денег достать не мог. Тогда он обратил свои глаза на соседей. У них стала исчезать мелочь, оставленная для нищих, а мы продолжали лизать мороженое «микадо», и Берэлэ Маца секли пуще прежнего, потому что соседи приходили жаловаться отцу.
Когда на нашей улице появился китаец-коробейник с гроздью разноцветных шаров «уйди-уйди», Берэлэ чуть не погиб. Эти шары, когда из них выпускали воздух, тоненько пищали «уйди-уйди», и мы чуть не посходили с ума от желания заполучить такой шарик. Но, как на грех, именно тогда на Инвалидной улице все женщины были помешаны на антигигиене и антисанитарии, потому что в предвидении будущей войны они поголовно обучались на санитарных курсах и сдавали нормы на значок «Готов к санитарной обороне СССР».
Китаец-коробейник был единогласно объявлен разносчиком заразы, а его шары «уйди- уйди» — вместилищем всех бактерий и микробов, и, застращенные своими женами, наши балагулы турнули китайца на пушечный выстрел от Инвалидной улицы.
Через два дня вся улица огласилась воплями «уйди-уйди» и разноцветные шары трепетали на ниточке в руке у каждого ребенка, кто был в состоянии удержать шарик. Улицу осчастливил Берэлэ Мац. Он украл целых два рубля у Рохл Эльке-Ханэс, ответственной за кружок «Готов к санитарной обороне СССР», и на эти деньги скупил все шары у китайца, разыскав его на десятой от нас улице. Еще продолжали попискивать «уйди-уйди» истощенные шарики, а со двора Эле-Хаима Маца уже неслись крики Берэлэ. На сей раз его секли показательно, в присутствии пострадавших: Рохл Эльке-Ханэс, именуемой официально товарищ Лифшиц, и ее мужа, огромного, но кроткого балагула Нахмана, который при каждом ударе моргал и страдальчески морщился, как будто били его самого. Общественница Рохл Эльке-Ханэс, она же товарищ Лифшиц, наоборот, удовлетворенно кивала после каждого удара, как это делает любящая мать при каждой ложке манной каши, засунутой ребенку в рот.
У нее с Берэлэ были свои счеты. За неделю до этого
Во дворе у попадьи наши женщины сдавали нормы на значок «Готов к санитарной
