челобитную, поданную на него неизвестным врагом, и сознавал как нельзя лучше, что у него не будет ни минуты покоя, пока ему не удастся разъяснить эту тайну. Между тем его усылают за границу! Вся кровь бросалась ему в голову при мысли, что его встреча со злодеем откладывается вследствие этой поездки на неопределенное время, и безумнейшие предположения застилали его разум в то самое время, когда губы его любезно улыбались и с них срывались остроумные замечания и беззаботные шутки.
— А, должно быть, неприятное дело, которое будто бы грозит Углову, — не что иное, как пустая сплетня, пущенная с целью возбудить против этого милого молодого человека общественное мнение, — заметила одна из дам, с которой он расстался, чтобы подойти к другой. — Никогда еще не видал я его таким веселым и беспечным.
— Да, он не похож на человека, которому грозит потеря имени и состояния, — подхватил ее кавалер, размахивая тростью с золотым набалдашником и поправляя пышное кружевное жабо.
— Я всегда был такого мнения, что это — гнусная выдумка и ничего больше, — согласился его сосед.
— И я тоже! И я тоже! — повторяли другие.
К вечеру весь город, за исключением тех немногих, которым была известна истина, утверждал, что слух, пущенный против Углова, — не что иное, как клевета.
Но Владимиру Борисовичу не удалось насладиться плодами разыгранной комедии.
Вернувшись домой, он нашел на своем письменном столе предписание из иностранной коллегии сопровождать курьера, чиновника Борисовского, отправлявшегося по казенной надобности в чужие края, и, с необходимой подорожной, краткую инструкцию — во всех своих действиях согласоваться с приказаниями его спутника. При этом он узнал, что от Борисовского приходил посланный с приглашением пожаловать к нему, чтобы переговорить о предстоящем им совместном путешествии.
— А догадался ты узнать, где он живет? — спросил Углов.
Левошка ответил утвердительно и сообщил адрес Борисовского. Наскоро переодевшись, Углов отправился разыскивать своего спутника и застал его уже снаряжавшимся в путь.
II
Борисовский был небольшого роста, худощавый человек, не первой молодости, с умным лицом и приятною речью. Он обошелся с Угловым весьма учтиво, любезно выразил надежду, что они проведут вместе время с пользой для интересов ее величества и не без удовольствия для себя.
Из кабинета, тесно заставленного старинною мебелью, гостя провели в светлый зал с цветами на окнах, канарейкой в клетке и добродушной дамой с заплаканными глазами и с приветливой улыбкой за столом, заставленным тарелками с солеными и сладкими закусками, и с самоваром, к которому любезно пригласили гостя присесть.
Это была супруга Борисовского, и Углов от нее узнал, что мужа ее зовут Ильей Ивановичем, что он почти всю свою жизнь, к ее несчастью, проводит в путешествиях. Сам Борисовский на это только посмеивался и прерывал ее жалобы шутливыми замечаниями насчет затруднения совмещать царскую службу с семейными обязанностями и советами относительно того, что надо брать с собой и без чего можно обойтись. Оказывалось, что они поедут в простой, открытой тележке, не останавливаясь ни днем, ни ночью, кроме как для перепряжки лошадей. Из людей Углов мог взять одного только лакея, который поедет со слугою его спутника в отдельном экипаже. Переехав границу, они пересядут в дилижанс, который довезет их до первого большого города.
— А там увидим, куда нам направляться дальше, — прибавил Борисовский, отхлебывая чай с блюдечка. — Если в город Кенигсберг [4], то мы там будем, как у себя дома: там наши войска стоят. Там же вам можно будет обзавестись необходимым платьем. И предупреждаю вас, что вы в накладе не будете, потому что заплатите за все вдвое дешевле, чем здесь. Много денег тоже не стоит брать с собой: все вам следуемое будете получать от меня, — прибавил он с улыбкой. — Поедете вы в партикулярном платье конечно; но оружием — хорошим кинжалом и пистолетом — советую запастись. Ручаться, чтобы не повстречались нам злые люди, невозможно. Съестными припасами не стоит себя обременять: населенными местами поедем, с голода не помрем. Что же касается до прочих подробностей, то мы успеем переговорить о них дорогой, — прибавил он, поднимаясь с места и приглашая посетителя вернуться в кабинет.
Владимир Борисович последовал за ним.
Здесь Борисовский посоветовал ему готовиться к выезду ранним утром, чтобы успеть доехать до первой перепряжки, когда весь город будет еще спать.
— Прошу вас, сударь, ждать меня в исходе шестого часа. И советую вам ни с кем не видеться перед отъездом, — заявил он, пристально взглянув на молодого человека, как бы для того, чтобы убедиться, что объяснять ему причины такого совета нет надобности. — Постарайтесь подкрепиться сном, так как по непривычке спать, сидя в открытой тележке, вам придется бодрствовать несколько суток сряду, и постарайтесь одеться во все темное — чем проще, тем лучше, — чтобы по наружности вас невозможно было отличить от вашего лакея. Если нет у вас такого платья, запаситесь темным плащом поплоше.
Наконец Углов стал с ним прощаться.
Однако Илья Иванович остановил его в дверях, чтобы спросить:
— Известно ли кому-нибудь в городе о полученном вами из иностранной коллегии предписании сопровождать курьера в чужие края?
Немного смутившись перед пытливым взглядом, устремленным на него, и почему-то сознавая, что надо сказать правду, Углов ответил, что узнав, о командировке от своего дяди, сенатора Таратина, он сообщил о ней сенатору Чарушину.
— И никому больше? — спросил Илья Иванович. — Припомните-ка, сударь, мне это надо знать.
Углов вспомнил про встречу с князем Барским, но тут же решил, что не имеет права злоупотребить оказанным ему доверием, и краснея ответил, что ни с кем не говорил о предстоящем путешествии, за исключением вышеупомянутых двух лиц.
Борисовский не настаивал и, проводив посетителя, вернулся в кабинет. Здесь он поспешно и с озабоченным видом сел к письменному столу и, закричав жене, чтобы она распорядилась подогреть самовар и послала за Макаркой, принялся строчить длинное послание — судя по обращению, занявшему около полстраницы, должно быть, к важному лицу; в этом послании он слово в слово повторил весь свой разговор с Угловым. По временам он останавливался, чтобы припомнить то, что ускользало из его памяти, и припомнив продолжал свое донесение с того места, на котором прервал его. Кончил он его следующими словами:
«И хоть оный корнет гвардии Углов, Владимир, сын Борисович, и утверждает, что окромя, как с его превосходительством сенатором Таратиным и с его превосходительством сенатором Чарушиным, ни с кем про командировку не говорил, но, судя по сего смущению, а также по известным вашему превосходительству отношениям его к семейству вышереченного сенатора Чарушина, со старшей дочерью которого он намеревается сочетаться законным браком, что явствует также и из показаний допрошенной девки Марины, позволительно предполагать, что есть еще личности, которым про оную нашу командировку известно, о чем
