лиане над ущельем. Я видел, как при приземлении он часто жестко падает на камни; его тело, казалось, было эластичным и нечувствительным, как тело резиновой куклы.
На вершине мы достигли гранитного бассейна, в котором собиралась низвергающаяся вода. Купание было свежо и прохладно. Становиться под такие струи небезопасно, потому что они могут нести с собой камни; тем не менее, мы несколько раз рискнули подвергнуть себя этой процедуре.
На гладкий гранит котла налип какой-то темный покров. При ближайшем рассмотрении обнаружилось, что состоял он из головастиков. Показалось странным, как они могли здесь держаться; взяв одного в руку, я увидел, что его тело обладало полостью для присасывания. И не только в нем природа додумалась до этого трюка — личинки стрекоз, крошечные лягушки и прочие существа держались точно так же. Удивительный пример того, как среда, особенно опасная, унифицирует виды и расы. Однако ж лишь в габитусе.
На борту мы встретили наших американцев, две супружеские пары, которые были постоянно заняты бесконечной игрой в бридж, если только не выходили в гавань для shopping. Штирляйн предположила, что это могло бы стать неплохим началом романа — например: «Две супружеские четы преклонных лет из Флориды, устав от бесконечной игры в бридж, отправились в кругосветное путешествие».
Впрочем, они всегда достигали цели благодаря любезности, основанной на воспитании или богатом жизненном опыте. Они искушены в искусстве легких, приятных контактов. Например: «Одежда, в которой вы были вчера — it was very, very nice[98]». Или как только что: «То, что вы взяли с собой в Куала-Лумпур молодого стюарда — that was а wonderful idea[99]».
Сегодняшнему человеку хватает недостаточного и даже отвратительного, более того, он этим восхищается. С этим можно было бы примириться, когда б он ценил достаточное, а его-то он как раз ненавидит. Его предшественники — футуристы. Взорвать Венецию, чтобы уничтожить образец, было одним из их сокровенных мечтаний[100]. То, что казалось парадоксальным тогда, тем временем претворилось в жизнь недраматическим, почти незаметным образом — архитектурно, литературно, теологически — куда ни глянь. Стирание городов бомбами было лишь подтверждением этого, жестокой аббревиатурой.
НА БОРТУ, 19 ИЮЛЯ 1965 ГОДА
Разгрузка и погрузка — это своеобразная лотерея. На сей раз нам выпал выигрышный билет, поскольку количество товаров оказалось таким большим, что «Гамбург» простоял на якоре в порту Суэттенгема еще почти до вечера.
Вчера я приметил для себя тропинку, совсем близко от гавани уводящую в заросшие лесом болота. Рано утром мы снова отыскали ее, и таким образом я смог осуществить одно старое желание: однажды пройтись пешком по мангровому лесу, а не только смотреть на его бледные скелеты, проезжая мимо.
Сначала, правда, показалось, что обрадовался я слишком рано. Тропа вскоре оборвалась в весьма неуютном месте, у огромной мусорной кучи, на которой вороны и бездомные собаки возились с отбросами. К счастью, оттуда вдоль илистых ручейков тянулась заросшая камышами полоска песка. Мы могли медленно подниматься и спускаться по этому выступу, время от времени присаживаясь на песок, чтобы спокойно созерцать лес, воду и иловые отмели. Оно того стоило.
К наслаждениям подобного обхода относится нахождение понятий в созерцании, их осуществление в пластическом настоящем. Обо всем, что предлагалось взгляду, я уже читал в путевых описаниях и трудах по ботанике, слышал на лекциях и докладах. Теперь в этот костяк вставлялись предметы; бледная абстракция превращалась в цветную картину.
Так вот, здесь были бесчисленные крабы, большие и маленькие; при малейшем нашем движении они семенили в свои укрытия. Поперечным движением они торопливо пробегали по песчаной отмели — существа из фарфора, выставивившие вверх синие и красные клешни. Тут были стоящие на ходулях кусты и деревья с жесткой, напоминающей лавр листвой; за едва уловимыми различиями в окраске таились многочисленные и очень разные виды. С деревьев капала вода. Тут же висели и плоды, уже созревшие эмбрионы, изящные, зеленые торпеды с венками ресниц, которые гарантировали вертикальное падение. Я смог взять их в руку. И в самом деле: они, должно быть, глубоко врезаются в почву и быстро пускают корни, чтобы удержаться при постоянных отливах и приливах. Наконец, здесь были и рыбы, которые дышат легкими и взбираются на голые корни; когда я шел вдоль берега, они, как лягушки, шлепались в воду и ускользали прочь, будто лодки.
То был странно половинчатый или удвоенный мир, царство земноводных существ после всемирного потопа или в лагуне каменноугольного периода. Ил был средой их обитания. Некоторые из этих созданий вышли из воды, другие хотели туда вернуться. И Протей был во всем, витал в воздухе, как будто становление то концентрировалось в одной точке, то становилось безвременным и растворялось в жизненном потоке: в восходящих испарениях, которые смешивались с падающими каплями, в бурлении и кипении водоемов, в извержении крошечных кратеров из иловых отмелей — тысяча признаков скрытой, едва уловимой органами чувств деятельности. И все опять смолкало.
К этому нужно прийти. Детальное знание скорее вредно, даже разрушительно. Проницательные мозги проложили трассу, которая сковывает дух, переводит его на экономические и технические рельсы и вредит знанию, преследующему более высокие цели. Художник, поэт, возвысившийся над материалом знания мыслитель должен одновременно больше и меньше, он должен видеть другими глазами.
Художник, который, например, хотел бы дать идею болота, должен избегать подробностей, или, если он приводит их, понимать их значение; о тайне нужно догадываться. Здесь есть маленькие и огромные тупики. Фридрих Георг: «Чем больше нарастает проницательность, тем больше исчезает смысл».
В письме Монике Озоно: «Что касается мавританцев, Вы на верном пути.
Мавританец: выросшая из почвы (автохтонная) власть утратила свои корни; теперь она имитируется математически-интеллектуальным способом, подменяется псевдоморфозой.
Аладдин — настоящий (наивный) властитель. Поэтому мавританец не может без него обойтись. Смотри также Ставрогин (Аладдин) и Степан Степанович (мавританец). Мавритания также крайняя римская провинция. („Пустыня ширится“.) Но мавританцы больше, чем чистые техники. Смотри их отношение к „точечной должности“, чисто техническому учреждению в „Гелиополе“.
В отшлифованном виде „Гелиополь“ предстал в десятом томе моего полного собрания сочинений. Необходимо, пожалуй, провести сравнение со старой редакцией. Мавританцы в тесном кругу радуются известному уюту. Смотри „Изобретатель“ („Сердце искателя приключений“, вторая редакция) или еще завтрак в „Голубом пилоте“, равным образом прохождение мимо выставленного Ландфогтом трупа. Проконсул в „Гелиополе“ воплощает последнюю легальную власть, Ландфогт — чистого техника. Мавританцев можно везде обнаружить на вершинах (или невидимыми за ними), они занимаются „высшей математикой“».
СИНГАПУР, 20 ИЮЛЯ 1965 ГОДА
Утром корабль встал на рейде Сингапура. У нас была короткая остановка; на обратном пути должно быть иначе. На сей раз для Львиного города есть только три часа. В таком случае лучше всего посетить самую высокую точку, чтобы увидеть панораму. Здесь это гора с двумя высокими радиомачтами. Оттуда можно хорошо обозреть город и остров, а также гавань, которая идеально сочетает размеры и безопасность. Если Наполеон назвал гавань Ля Специи достаточно вместительной для всех военно-морских флотов Европы, то здесь можно распространить это мнение на флоты всего мира.
