— И здорово ведь получилось, — сказал я одобрительно. — Правда, обычно возникает проблема, куда девать все старые лыжи и финские санки.
Зверь обследовал клумбы. Он нюхал цветы, трогал ветки кустов, и я вдруг заметил, что у него под кожаной жилеткой спрятан нож.
— Люблю цветы, — сказал Густав Далль рассеянно. Я с подозрением следил за маневрами Зверя. — У них такой невинный запах.
Я ждал, что он разовьет свою мысль. Можно ли купить невинность? Но он стоял и молчал.
— Дринк? — спросил он наконец.
— Спасибо, — отозвался я. — Стаканчик caipirinha.
— Чего? — спросил он.
— Лимонный сок с ромом, половина на половину, плюс чуть сахару и льда. Зверю — ничего. Он поведет автобус.
Густав Далль обошел стойку бара.
— Вкусно и освежающе, — сказал я. — Это пьют в Бразилии, когда рубят сахарный тростник. Получаешь три доллара в день плюс бесплатно caipirinha. Но там это смешивают с cachaga... в общем, тем дерьмом, что остается при изготовлении рома.
Он только кивал в ответ.
— Cachaga — это единственный шнапс изо всех мне известных, на котором ставят знак: череп и кости. Пить его опасно.
Он поставил на стойку ледяной лимонный сок и белый ром. В баре у него было все.
— Твой прапрадед вроде сидел в риксдаге? — просил я.
Он снова кивнул.
— Это когда здание риксдага строили на Хельгеандсхольмен?
Густав Далль поднял взгляд и улыбнулся:
— Он был и на празднике открытия.
Передо мной стоял бокал с caipirinha. Хозяин и себе сделал такой же. Мы чокнулись и пригубили.
— А у тех, кто строил ваш чертов риксдаг, — сказал я, — у них-то и прав избирательных не было.
Он чуточку покраснел.
— У них был двенадцатичасовой рабочий день. Но по утрам им давали выпивку, в точности как в Бразилии.
Густав Далль поморщился, поставил бокал на стойку и внимательно изучил содержимое.
— Ты прав, — сказал он. — Этот напиток освежает.
— У тебя в «Сентинел» есть парень по имени Рольф Ханссон, — сказал я. — Что ты о нем знаешь?
— Ничего, — спокойно ответил Густав Далль. — Ровным счетом ничего.
— А ты доверяешь Янне Нуккеру?
Он поднял бокал:
— Может, сперва поедим?
Не дожидаясь ответа, он обернулся:
— Эрикссон, мы можем сесть за стол?
Этот обед стал одним из самых скучных во всей моей жизни.
Густав Далль угощал так, что надо было не есть, а смотреть. У него самого был такой вид, как будто он вот-вот заплачет.
Пышные говяжьи филе, обжаренные тут же на гриле с древесным углем, были с красивой корочкой и декоративными следами от решетки, но слишком сухие. Эксперт из пампасов, Зверь, задумчиво ковырнул свою порцию.
— Да, трудно готовить, когда мясо под заморозкой, — сказал он понимающе.
К мясу Эрикссон сервировал редкие фрукты, порезанные и оформленные в виде звездочек, лун и астральных символов — что-то было жесткое, что-то кислое или горькое, а что-то приторно-сладкое от виноградного сахара. Ко всему этому он добавил жирную, бледного вида жареную картошку и семь соусов пастельных цветов, в тон.
В бокалы нам наливали терпкое красное вино, по заявлению Густава Далля — из нумерованных бутылок. Это было единственное, что он произнес за всю трапезу. Потом появился Эрикссон с тортом — чистое мученье для зубов. Мороженое обжигало холодом, меренги прилипали к деснам.
Сверх того в меню оказался тепловатый кофе с ликером «Elixir d'Anvers» — единственное, что имело хороший вкус.
— Сам его импортирую, — возвестил Густав Далль. Он и хвастался-то как-то бесстрастно. — В нем тридцать две травки.
Он сидел на стуле, опустив плечи и свесив голову.
— Что приуныл? — спросил я. — Маниакально-депрессивная астения? Или Янне Нуккер учинил что-то глупое?
Он посмотрел на меня долгим взглядом и выпрямился.
— Эрикссон, — позвал он.
Старый дворецкий подошел к столу, неся на серебряном подносе два конверта. Один он положил перед Зверем, другой возле меня.
Я быстро вскрыл конверт. Там лежал авиабилет до Лондона и чек на две тысячи фунтов. Выписанный на банк «Барклай» и подписанный Густавом Даллем.
Зверь кивнул. Ему перепало то же.
— Самолет уходит почти в полночь, — сказал Густав Далль. — Вполне успеете. Эрикссон довезет вас до аэропорта.
Две тысячи фунтов, двадцать тысяч крон — только смойся. Ощущеньице будто разом и побеждаешь и выбываешь. Я еще раз взглянул на билет. До Лондона и обратно, на возвращение открытая дата. К билету подколота квитанция — гостиница оплачена, неделя на всем готовом в старом добром отеле «Кумберленд» на Марбл-Арч.
— Кумберленд, — сказал я. — Из министерства ужасов, как написал Грэм Грин.
Густав Далль медленно кивнул.
— Чеки действительны только по завтрашнее утро, — отчетливо произнес он. — Вы должны быть в Лондоне завтра утром, там же и деньги получите. Позднее же чеки недействительны.
Я сидел молча и ждал еще чего-то.
Зверь внимательно обследовал свой билет, чек, гостиничную квитанцию. Потом сложил все бумаги и сунул в конверт. Поманил Эрикссона, который стоял у сервировочного столика возле гриля.
Эрикссон заковылял к нему, переступая усталыми ногами.
— Чего не брать подносилка? — сказал Зверь.
Он был зол, это было слышно по тому, как он коверкал слова.
Эрикссон вернулся к столику и принес серебряное блюдо.
Зверь поднял конверт и опустил его на поднос.
— Эрикссон, — громко позвал я.
Он подошел ко мне. Я скомкал все бумаги в комок и уронил их на поднос.
Мы посидели молча у стола, а потом Зверь встал. Он заботливо задвинул свой стул под стол и отдал легкий поклон Густаву Даллю.
— Спасибо за угощение, — сказал он и улыбнулся: — Факт такой: чтобы так жить, как я живу в Швеция, два других человека в мире должны умирать от голод. Чтобы жить так, как ты живешь в Швеция, должны умирать от голод две тыщи других людей в мире. — Он белозубо рассмеялся. — И вот ты решил, что я захочу быть на твоя сторона и разделять с тобой...
Крупно шагая, он обошел стол и направился к лифту.
— Жду тебя в автобусе, — сказал он, проходя мимо меня.
Когда двери лифта захлопнулись, стало совершенно тихо. Первым нарушил тишину Эрикссон:
— Зажечь камин в библиотеке?
