— Но откуда… — начал Гектор и замолчал, потому что арсенальный конвоир остановился у одного из лотков с выложенными на продажу кружевами.
— Эти палатки? — подхватил Бурдон. — Ими заправляют комиты галер. Портовые чиновники продают места комитам, а те сажают своих галерников в палатки торговать. Если галерник знает какое-нибудь ремесло — ну, скажем, плотник или плетет кружева, — он сидит в своей палатке, а горожане приходят к нему, за чем им надобно. Все заработанное он отдает комиту. И ежели очень повезет, то комит позволит ему оставить немного деньжат себе. Ну, а ежели галерник не знает никакого рукоделья, то, значит, должен научиться, чтобы от него была хоть какая-то польза. Вот потому-то, видишь, сколько здесь вязаных носков? Комиты выдают шерсть и спицы самым бестолковым галерникам — пусть хотя бы занимаются вязаньем. Понятная вещь, сами комиты говорят, что от галерника, занятого делом, на стоянке меньше беспокойства. А только чего скрывать — вся штука в том, что комиты неплохо зарабатывают себе на жизнь при помощи своих подчиненных.
Он толкнул Гектора в бок.
— Вон, гляди! Вон там. Этот либо вовсе безрукий, либо слишком упрямый — или не может, или не хочет заработать грошик для своего комита. По крайней мере, до поры до времени.
Гектор увидел человека в разноцветной форме галерника. На нем были ножные кандалы, а в руках — пушечное ядро.
— По приказу своего комита он будет таскаться с этим ядром по рынку до тех пор, пока не научится хоть чему-нибудь полезному — в смысле добывания деньжат, — объяснил Бурдон.
Их невзыскательный конвоир покончил со своими делами у прилавка плетельщика кружев и направился к дальнему концу набережной. Там он свернул к берегу и, пройдя меж двух палаток, повел свое стадо к чему-то, что на первый взгляд показалось Гектору ярмарочным шатром из парусины в синюю и белую полосы. Но он тут же понял, что это большой полог, укрывший во всю длину первоклассную боевую галеру в двадцать шесть скамей.
У сходен стоял часовой с алебардой, одетый сплошь в алое и белое, начиная с красной форменной шапки и кончая безупречно красными штанами, а его пояс и лацканы куртки сверкали белизной. Он тут же взял на караул и крикнул самым громким голосом:
— Сообщение первому помощнику!
Где-то внутри огромного шатра этот клич был подхвачен, и призывы прокатились чередой по всей длине галеры. Затем они смолкли, и в наступившем молчании стал слышен отдаленный гомон рынка, крики чаек да вопли водоносов. Наконец — минуло минут пять, не меньше, терпеливого ожидания на набережной — наверху у сходней появился человек и встал, спокойно рассматривая бывших узников. На шее у него висел, сверкая под солнцем, серебряный свисток.
Гектор был удивлен. Он ожидал увидеть грубого зверя, жестокого и вспыльчивого. Однако человек, созерцавший их сверху, имел внешность услужливого лавочника. Он был среднего роста и облачен в скромную темную одежду. На улице никто не обратил бы на него внимания, когда бы не его кожа, противоестественно бледная, да коротко подстриженные волосы цвета светлого песка. Парика на нем не было.
— Все в порядке, конвоир. Можешь оставить их со мной и вернуться к своей работе, — комит говорил негромко, совсем не повышая голос, но каждое слово его было отчетливо слышно.
Выполнив свой долг, пожилой стражник ушел. Но комит не шевельнулся. Он стоял у вершины трапа, разглядывая прибывших, оценивая каждого.
— Вы поступаете на галеру «Святой Герасим» и отныне принадлежите ей, — объявил он. — Меня зовут Пьекур, я первый помощник, посему вы также принадлежите мне. Будете служить кораблю хорошо, и вы станете гордиться собой. Будете служите плохо — и пожалеете о том дне, когда появились на этот свет.
Он говорил по-французски с итальянским акцентом. Потом, к удивлению Гектора, повторил свое напутствие — на сей раз на беглом турецком. Гектор заметил, как оджаки смущенно зашевелились. И тут же Пьекур повторил напутствие в третий раз, на лингва франка. Зная, какое впечатление он произвел, комит взялся за серебряный свисток, висевший у него на шее, и поднял так, чтобы все видели.
— Отныне единственный язык, который имеет для вас значение, это язык моего свистка, ибо этот свисток — мой голос. Все, что вы делаете, будет подчинено ему. Очень скоро вы превратитесь в свору хорошо обученных собак. Послушных собак кормят и заботятся о них; непослушных бьют кнутом. Запомните это.
Не поворачиваясь, Пьекур крикнул через плечо:
— Начальник гребцов Якуп! Здесь гребцы-новобранцы. Покажите им их скамьи.
На этот раз человек, явившийся из-под полога, был именно таким, какого ожидал увидеть Гектор, — приземистый, смуглокожий, с бритой головой и необычайно развитой плечевой мускулатурой, голый по пояс, в одних только просторных штанах. Еще у него были роскошные усы, а на лбу выжжен восьмиконечный крест. Гектор решил, что начальник гребцов «Герасима» — турок, принявший христианство, отступник, который сам себя отметил этим знаком рыцарей.
— Построиться, самые высокие — в конец! — приказал Якуп, неторопливо ступая по трапу босыми ногами.
Бурдон на миг замешкался и открыл рот, чтобы что-то спросить. И тут же начальник гребцов, как бы походя, дал ему оплеуху сбоку по голове. Удар казался легким, но француз задохнулся и чуть не упал.
— Ты слышал, что сказал комит, — никакой болтовни.
Не понимая, что от них требуется, узники некоторое время топтались на месте, пока не выстроились хоть в каком-то порядке. Гектор, оказавшийся ниже всех ростом, шел в голове маленькой колонны, следовавшей за начальником гребцов вверх по сходням и по палубе «Герасима».
Сперва ему показалось, что эта галера почти не отличается от Тургутовой «Славы моря», но потом он заметил, что «Герасим» несет меньше украшений и более приспособлен для дела. Сине-белый полог поддерживался шестами, а под ним усердно трудились три-четыре дюжины человек из команды. Одни намывали и драили деревянные части, другие старательно сплеснивали и чинили канаты, а третьи, став цепочкой, опустошали корабельные трюмы, поднимая ящики и тюки через люк и аккуратно складывая их в средней части корабля. Вслед за начальником гребцов новички уже прошли почти половину срединного помоста, вдоль которого стояли гребные скамьи, когда Гектор вдруг понял, что же кажется ему столь необычным. На борту галеры находилось не менее шести десятков человек, и при этом не было слышно ни единого голоса. Люди работали в полном молчании. Всякий, кто отрывался от своей работы, чтобы взглянуть на новоприбывших, делал это торопливо, исподтишка и сразу же опускал голову, не прекращая своего занятия. Тишина на борту «Герасима» стояла жуткая.
Якуп, дойдя до последней полудюжины скамей, остановился и повернулся лицом к узникам. Они подвигались к нему вереницей по узкому проходу, а начальник гребли указывал каждому по очереди, к какой скамье идти, налево или направо. Гектор сошел с помоста к указанной ему скамье, оглянулся и увидел, что надсмотрщик распределяет узников на равновесные группы, так, чтобы на каждой гребной скамье соседствовали более и менее рослые люди. Крайними, ближе к проходу, оказались оджаки.
— Завтра учиться. А теперь — прибраться! — гаркнул начальник гребли.
Он поднял доску срединного настила. Под ней обнаружилось углубление, вроде ящика, из которого Якуп достал швабру на длинной рукояти и железный скребок. Все это он швырнул узникам.
— Прибраться!
Гектор заметил, что кожа, которой была обита их скамья, вся в пятнах. Пятна эти походили на засохшую кровь. Фальшборт недавно залатали — подправили на скорую руку в том месте, куда, по всей видимости, угодило пушечное ядро или крупная картечь.
— Делай вид, что работаешь! — прошипел Бурдон уголком рта. Вор оказался соседом Гектора по скамье. — Здесь куда хуже, чем я думал!
— О чем ты? — шепотом спросил Гектор, не поднимая головы, чтобы начальник гребли не видел, что у него шевелятся губы.
— Это корабль изуверов, — ответил Бурдон. — Ни выпивки, ни отдыха, зато побоев вдоволь.
Оставшуюся часть дня Гектор и его товарищи работали молча — драили предназначенные им скамьи и вокруг. Закончив, они уложили щетки, скребки и швабры в ящики под настилом и туда же сложили свою
