По липовой аллее, упавшей на курорт, И в солнышках зеленых лучат волособлонды Зло-спецной Эсклармонды шаплетку-фетроторт: Мореет: шинам хрустче. Бездумно и беcцельно. Две раковины девы впитали океан. Он плещется дессертно, — совсем мускат-люнельно, — Струится в мозг и в глазы, по человечьи пьян: Взорвись, как бомба, солнце! Порвитесь, пены блонды! Нет больше океана, умчавшегося в ту, Кто носит имя моря и солнца — Эсклармонды, Кто на земле любезно мне заменил мечту! Екатеринослав. 1914. Февраль.
Гувернантка — барышня Вносит в кабинет В чашечках фарфоровых Creme d'epine vinette[10]. Чашечки неполные Девственны на вид. В золотой печеннице Английский бисквит. В кабинете общество В девять человек. Окна в сад растворены, В сад, где речи рек. На березах отсветы Неба. О, каприз! — Волны, небо, барышня Цвета «барбарис». И ее сиятельство Навела лорнет На природу, ставшую Creme d'epine vinette: Мыза Ивановка.1914. Июль.
В букете дам Амьенскаго beau mond'a[11] Звучнее всех рифмует с резедой Bronze-oxide блондинка Эсклармонда, Цветя бальзаколетнею звездой. Она остра, как квинт-эссенца специй, Ее бравадам нужен резонанс, В любовники берет «господ с трапеций» И, так сказать, смакует mesalliance:[12] Условностям всегда бросает: «schoking!»[13] Экстравагантно выпускает лиф, Лорнирует базарно каждый смокинг, Но не во всяком смокинге калиф: Как устрицу, глотает с аппетитом Дежурнаго огейзерную дань: При этом всем — со вкусом носит титул, Иной щеке даря свою ладонь. 1911. Февраль.
В смокингах, в шик опроборенные, великосветские олухи В княжьей гостиной наструнились, лица свои оглупив: Я улыбнулся натянуто, вспомнив сарказмно о порохе. Скуку взорвал неожиданно нео-поэзный мотив.
