В большом и неуютном номере провинциальной гостиницы Я лежу в бессоннице холодноватыми вечерами. Жутко мне, жутко, что сердце скорбью навеки вынется Из своего гнездышка — разбитое стекло в раме: Из ресторана доносится то тихая, грустная музыка — Какая-нибудь затасканная лунная соната, То такая помпезная, — правда, часто кургузая, — — Лилию оскорбляющее полнокровье граната: И слышатся в этой музыке души всех женщин и девушек, Когда-либо в жизни встретившихся и возможных еще в пути. И плачется, беcслезно плачется в номерной тиши кромешной О музыке, о девушках, обо всем, что способно цвести: Симферополь. 1914. Январь.
Лида, ты — беззвучная Липковская. Лида, ты — хорошенькая девушка. Стройная, высокая, изящная, ты — сплошная хрупь, ты вся — улыбь. Только отчего же ты недолгая? Только отчего твое во льду ушко? Только для чего так много жемчуга? Милая, скорей его рассыпь! Русая и белая кузиночка, не идут тебе, поверь мне ландыши; Не идут тебе, поверь мне, лилии, — слишком ты для белаго — бела: Маки, розы нагло — оскорбительны, а лианы вьются, как змееныши; — Трудно обукетить лиф твой девичий, чтобы ты сама собой была. : Папоротник в блестках изумрудовых, снег фиольно-белый и оискренный, Пихтовые иглы эластичные — вот тебе единственный убор, Девушке со старческой улыбкою, замкнутой, но, точно солнце, искренней, Незаметно как-то умирающей, — как по ягоды идущей в бор: 1912. Февраль.
Ты меня совсем измучила может быть, сама не ведая; Может быть, вполне сознательно; может быть, перестрадав; Вижусь я с тобой урывками: разве вместе пообедаю На глазах у всех и каждого, — и опять тоска — удав. О, безжалостница добрая! Ты, штрихующая профили Мне чужие, но знакомые, с носом мертвенно-прямым! Целомудренную чувственность мы зломозгло объутопили Чем-то вечно ожидаемым и литаврово-немым: Слушай, чуждая мне ближница! обреченная далечница! Оскорбить меня хотящая для немыслимых услад! Подавив негодование, мне в тебя так просто хочется, Как орлу — в лазорь сияльную, как теченью — в водопад! Одесса.
1914. Февраль.
О, нестерпимо-больные места, Где женщины, утерянные мною, Навек во всем: в дрожании листа, В порыве травном к солнечному зною, В брусничных и осиновых лесах, Во всхлипах мха — их жалобные плачи: Как скорбно там скрипенье колеса! Как трогательно блеянье телячье!
