Том 1. Громокипящий кубок

А больной, разматывая марлю,
Не умея чувств своих скрывать,
Отставляя рюмку с Беникарло,
Проклинает скучную кровать…

И весенней девушкой омаен,
Упоен девической весной,
Талию твою слегка сжимая,
Хочет жить больной!

Декабрь 1911

Любовь единственно…

Любить пленительно одну и ту же,
В полузабвении молить: «Приди!
Пригубь уста мои, пригубь и туже
  Озера страсти запруди!»

И бронзой верности грудь скандалив,
Ручьиться шелестно в извивах душ;
И сочным вечером, когда он палев,
  Быть каждой женщине, как муж,

Сметь смело чувствовать и труд пчелиный
Светло опринципить в своем уме;
То — сок из ландыша, то — из малины
  И в поцелуе, и в письме…

Пускай же милая твоя не тужит
И не устраивает слезоем:
Любить единственно, одну и ту же, —
  Не надо вечно быть вдвоем!

Мыза Пустомержа

1912. Июль

В пяти верстах по полотну…

Весело, весело сердцу! звонко, душа, освирелься! —
Прогрохотал искрометно и эластично экспресс.
Я загорелся восторгом! я загляделся на рельсы! —
Дама в окне улыбалась, дама смотрела на лес.

Ручкой меня целовала. Поздно! — но как же тут «раньше»?..
Эти глаза… вы-фиалки! эти глаза… вы-огни!
Солнце, закатное солнце! твой дирижабль оранжев!
Сяду в него, — повинуйся, поезд любви обгони!

Кто и куда? — не ответит. Если и хочет, не может.
И не догнать, и не встретить. Греза — сердечная моль.
Все, что находит, теряет сердце мое… Боже, Боже!
Призрачный промельк экспресса дал мне чаруйную боль.

Варш. ж. д.

Май 1912

Nocturne («Навевали смуть былого окарины…»)

Навевали смуть былого окарины
Где-то в тихо вечеревшем далеке, —
И сирены, водяные балерины,
Заводили хороводы на реке.

Пропитались все растенья соловьями
И гудели, замирая, как струна.
А в воде — в реке, в пруде, в озерах, в яме
Фонарями разбросалася луна.

Засветились на танцующей сирене
Водоросли под луной, как светляки.
Захотелось белых лилий и сирени, —
Но они друг другу странно далеки…