1Иван Васильевич Игнатьев,Эгических издатель книг,Любимец всех моих собратьев,Большой проказник и шутник,Лет восемнадцати с немногим,Имевший домик на Песках,В один из невских дней убогихКо мне ворвался впопыхах:«Я только что от Сологуба!» —Вскричал взволнованный такойИ, жалуясь на схватки зуба,Затряс подвязанной щекой:«Он альманаху футуристовДает поэму строк на триста,Но под условьем, чтобы ВыС ним познакомились и личноПоговорили…» — «Что ж, отлично, —Ответил я. — Я ни совы,Ни ястреба, — орла тем паче, —Бояться не привык и, значит,Иду к нему в ближайший день,Но только Вы, Иван Васильич,Пристрожьтесь: часто дребеденьБерете Вы, Господь Вас вылечь,От недостойных новичков —Бездарных жалких графоманов,И симулянтов, и болванов,Хотящих ваших пятачковИ более чем легкой славы…» —Перегружать пугаясь главыПодробностями, я лечуНа грезовом аэропланеВперед, вперед, поставив ВанеЗа упокой души свечу:Зимою следующей бритвойОн перерезал горло. ЧтоЕго заставило, никтоНе знает. Грустною молитвойСобрата память осеня,Я вдаль стремлюсь; влечет меняУютный мыс воспоминанья,Где отдохнуть от лет лихихСреди когда-то дорогихЛюдей смогу я, друг мечтанья.2В студеный полдень октября, —В такой обыденный, но вещий, —У Сологуба на Разъезжей,От нетерпения горяУвидеть стильного эстета,Я ждал в гостиной. На стенеЛежала женщина в огнеДождя при солнце. Помню, этаКартина, вся лучистый зов,Какую создал Калмаков,Меня тогда очаровала.И вдруг, бесшумно, предо мнойВнезапно, как бы из провала,Возник, весь в сером, небольшойПроворный старец блестко-лысыйС седою дымчатой каймойВолос вкруг головы. Взор рысийИз-под блистающих очковВпился в меня. Писатель бритый,Такой насмешливый и сытый,Был непохож на старичковОбыкновенных; разве ТютчевСлегка припомнился на миг…Меня смущая и измучивОсмотром острым, дверь старикРаскрыл, ведущую из залаВ свой кабинет, и указалаМне выхоленная рукаНа кресло против старика.3Мы сели и, храня молчанье,Сидели несколько минут.Затем он стал чинить мне «суд»И делать резко замечаньяПо поводу моих доктринФутуристических. ВопросыЯ обответил, как умел,В дыму крепчайшей папиросы…Я стал вдруг вдохновенно смел, —