Мы очень удивлены, дорогая Августа Дмитриевна, что до сих пор не получаем от Вас телеграммы, в которой Вы сообщили бы нам о дне Вашего в Эстию приезда. Получили ли Вы мое заказное письмо и «Вервэну»? Поездка в Берлин отложена до поздней осени, поэтому мы проведем все лето в Тойле и будем Вам сердцем рады. Приезжайте непременно: здесь очень красиво, благостно и интимно.
У меня к Вам большая просьба: в Стокгольме — «Северные огни» Ляцкого. Это издательство, кажется, поставлено на широкую ногу. Я прилагаю к этому письму библиографию, которую было бы желательно пока заправилам. Хотелось бы знать — сколько и какие именно книги пожелает Ляцкий приобрести и на каких условиях. Особо дорожиться не приходится, т. к. весьма стеснен в средствах. Аванс в какую-нибудь тысячу шведских крон меня бы весьма устроил. Непосредственно же к нему обращаться считаю не очень удобным:
в этом несколько дурной тон.
Если эта просьба Вас не затруднит, Вы меня исполнением ее много обяжете.
Пишите, не забывайте нас, приезжайте. Целую Ваши ручки. Привет Марии и Вере Асаф<овнам>. М<ария> В<асильевна> Вас крепко целует. Ваших приветствует. Здоровье ее меня более, чем тревожит.
Тойла. 13 октября 1921 г.
Светлая Августа Дмитриевна!
Все письма Ваши, — милые, сердечные, интересные, — я получил. Я не отвечал Вам своевременно, — я переживал тяжелое. Теперь мы расстались, на днях я уезжаю в Берлин, оттуда в Париж и южнее. Неделя назад, как я вернулся из Ревеля, где провел полтора месяца. Я гастролировал там в «Mon repos» (5 гастролей) и один раз выступил в «Драма-театре».
Со мною в Берлин едет эстийская поэтесса Фелисса Крут, моя невеста. Она — девятнадцатилетняя очаровалка. М<ария> В<асильевна>, за семь лет не пожелавшая меня понять и ко мне приблизиться, снова одинока. Я жалею ее, но виноватым себя не чувствую. Вы знаете сами, что давно уже все шло к этому. Жить с поэтом — подвиг, на который не все способны. Поэт, пожертвовавший семью годами свободы своей во имя Любви и ее не обретший, прав прекратить в конце концов принесение этой жертвы, тем более, что никому она и не нужна, ибо при «нужности» была бы признательность и более бережное отношение. Я благодарен Балькис за все ее положительные качества, но одно уже отрицательное — осуждение поэта — изничтожило все хорошее.
Да, я пережил честно боль, — я имею право на успокоительную отраду. Возможны новые разочарования, — я очарован сегодняшним, и что мне до завтра!
Eesti, Toila, 12 июня 1922 г
Я был душевно обрадован, дорогая Августа Дмитриевна, получив Ваше письмо от 4.VI. Открытка Ваша о которой Вы теперь сообщаете, затерялась. Она служила ответом на мое письмо от 22.11. Не получая с тех пор от Вас известий, я очень беспокоился, не зная, чему приписать Ваше молчание — тому ли, что Вы больны, тому ли, что Вы куда-нибудь уехали. Но то, что Вы живы и здоровы и так блистательно двигаетесь по службе, меня очень, повторяю, обрадовало, и я с удовольствием пишу Вам немедленно, т. е. 10.VI, в день получения Вашего письма. Однако, пойдет это письмо только в понедельник, оттого я и поставил дату дня отправления: по воскресеньям у нас за почтой не ездят. Я только что вернулся с женой с рыбной ловли, и мне подали Ваше письмо. Целые дни провожу на реке. Это уже со 2-ого мая. 5-ый сезон всю весну, лето и осень неизменно ужу рыбу! Это такое ни с чем не сравнимое наслажденье! Природа, тишина, благость, стихи, форели! Город для меня не существует вовсе. Только крайняя необходимость вынуждает иногда меня его посещать. С 10 янв<аря> я в городе не был. Это очень благотворно на меня повлияло в смысле продуктивности творчества, и в результате — много новых рукописей. За это время прибавилось 4 книги: т. XV («Утесы Eesti» — антология эстийской лирики за 100 лет, т. XIV («Предцветенье» — книга стихов Марии Ундэр, королева эст<ийских> поэтесс), т. XVII («Падучая стремнина» — роман в 2-х частях белыми стихами) и т. XVIII («Литавры солнца» — стихи (…) не имею всех этих книг чтобы выслать их Вам, мой дорогой старый-молодой друг. Вы так всегда интересно интересовались моим творчеством, что послать Вам книги свои было для меня громадным удовольствием, уверяю Вас. Увы, я имею их только по экземпляру. Но я сообщу Вам адреса. Возможно, Вы их получите от издат<елей>. Адрес Кирхнера: Berlin, W 35, Genthiner Strasse 19, Otto Kirchner Co., G. m. b. H. Verlags-Buchhandlung. Книги стоят по 40 герм<анских>> м<арок>, в перепл<ете> 55. Адрес Закса: Berlin SW 48, Wilhelmstrasse 20, Russische Buchhandlung Heinrich Sacks. Думаю У него найдется и «Amores», изданный в Москве. Итак, я сижу в глуши, совершенно отрешась от «культурных» соблазнов, среди природы и любви. Знакомств абсолютно никаких, кроме племянника в<ице>адм<ирала> Эссена — Александра Карловича, инженера- техн<ика>, служащего в 18-и верстах от Тойлы в Jarve архитектором на заводе. Он приезжает к нам почти еженедельно. Большой мой поклонник, тончайший эстет. Переписываюсь только с Мадлэн, Златой, Башкировым, Северянкой и братом Эссена, живущ<им> теперь в Америке. Вот и все знакомые. С местными — шапочное знакомство. Да еще в Dorpat'e есть чуткая изящная душа — Борис Васил<ьевич> Правдин, прив<ат>-доц<ент> Юрьевск<ого> универс<итета>, поэт, чудный человек. Он собирается в июле на мес<яц> ко мне. Только что потерял жену-француженку. Олег, его 5-летний сын, сказочной красоты ребенок. Я постараюсь доставить Вам его карточку. Я произвел Эссена, Башкирова и Правдина в принцы — Лилии, Сирени и Нарциссов. Они заслужили это— они слишком любят искусство. Мария Вас<ильевна> служит в Ревеле в кабарэ — поет цыг<анские> песни, хорошо зарабатывает. Мы не виделись с нею с ноября. Жена моя — хорошая, добрая, изящная. Боготворит меня и мое творчество, сама пишет стихи по-эст<ийски> и по-русски. Я посылаю Вам одно из ее русских стихотв<орений>. Мне с нею очень легко и уютно. Беспокоит только меня ее здоровье: на Днях она готовится стать матерью, и чувствует себя очень слабой. Ей 20-ый год, и, м<ожет> б<ыть>, это облегчит трудность ее положения. Что касается Вашей службы, я и радуюсь, и беспокоюсь за Вас одновременно. Конечно, Ваши успехи изумительны, цены высоки, но Вы совсем, совсем не бережете себя, мой далекий-близкий единомышленник (…) Так вы полагаете, что Миррэлия — на Готланде? Не слишком ли это определенно для призрачного?.. О, дорогая и любимая, светло и дружески скажу словами св. Мирры: «Все то, что выше жизни, зовется сном…» Нежно и почтительно целую руки Ваши женственно- мужественные.
Р. S. Я пришлю Вам «Поэзу о Иоланте» в ближайшем времени, так как «Тоста» в настоящее время нет у меня в доме. Фелисса шлет Вам искренний привет.
Я хочу, чтобы Вы писали мне часто и много. С особенным удовольствием буду отвечать Вам: теперь я совершенно оправился от той жуткой нервозности, которая терзала меня жестоко в иных условиях, благодаря обществу иных людей. Моя жена действует на меня благотворно: я абсолютно свободен, она совсем не ревнива, современна, чутка, развита и талантлива. Все вместе взятое дает мне возможность петь, творить, поддерживать переписку с друзьями. Всего хорошего Вам. Пишите, пожалуйста. В сент<ябре> мы едем в Германию.
Берлин, 23 октября 1922 г.
