несколько секунд дольше, и психический щит разрушился бы. Он обернулся. По направлению к нему хромала Арианрод Эсв Свейдер. На ее лице отражалась боль. Человек, стоявший возле кратера, обнял ее и поцеловал в губы.
— Что с Нейлом? — спросил он.
— Плохо дело. Не думаю, что… — Мужчина активировал свой линк:
— Коготь запрашивает Шип, цвета зимы. Умоляющий идол со всей любезностью преклоняет голову.
— Начинание.
Уже через миг они услышали, как эхо разнесло над лощиной рев двигателей боевого катера.
— Все хорошо, они уже в пути, — сказал мужчина, обращаясь к Арианрод. — Кроме того, мы разобрались со всеми. Включая того, кто сделал это.
— Ты уверен? — спросила она.
Гидеон Рейвенор поглядел на курящийся кратер.
— Абсолютно уверен, — сказал он.
Сейчас
Танкред, субсектор Ангелос
404. М41
Уже нельзя не обращать на них внимание. Мне придется поговорить с ними. Я просто удалял их вежливые письма в течение полугода, а потом еще два месяца так же поступал с жесткими требованиями. Это будет утомительно, но, если уж я собираюсь оставаться в рядах Священной Инквизиции, придется уделить им время. Слишком долго особые обстоятельства продолжаться не могут.
Я сижу перед окном и разглядываю башни и высокие стены Бастина, главного города Танкреда. Мне не требуется окно, чтобы увидеть их. Мне достаточно чувствовать. Я лишен большей части того, чем обладает обычный человек, но в то же самое время наделен многим другим.
Мое сознание вдыхает запахи города. Бастин раскинулся под неподвижным желтым небом. Солнце кажется раскаленным шаром. Красный камень, красный кирпич и красные же плитки впитывают жар. Я чувствую, как лучи солнца проникают мне в самую душу. Обоняю неторопливый, сложный, феодальный характер Бастина: чернила и сталь игл граферов, шелк, воск, дым обскуры, завесы и экраны, резкие черные тени и ослепительно яркий свет. Карта города запутанна и замысловата: византийское переплетение улиц и переулков, здания громоздятся иногда в несколько уровней без какого бы то ни было видимого смысла, симметрии или расчета. Кадизский бы возненавидел это место.
Мой разум блуждает по извилистым дорогам, минуя прохладные тени переулков, обследуя небольшие дворики и площади, где солнечный свет ложится сверкающими белыми пятнами на каменные плиты.
Вот торговец пощелкивает счетами в уютном полумраке своего заведения и заполняет бухгалтерскую книгу. Вот продавец продовольствия похрапывает возле печной стойки. Огонь в духовке сейчас не горит. Никто не купит горячую выпечку в жаркий полдень. Есть время отдохнуть перед вечерним оживлением торговли.
А вот домработница возвращается из прачечной в особняк своего господина, неся на голове корзину с мокрым бельем. Ей хочется задержаться и выпить чашечку кофеина, но она боится, что солнце подсушит смятую ткань и оставит на ней складки, если она не развесит белье. Навстречу ей идут двое мальчишек с симивулыюй на поводке. Они смеются над какой-то шуткой, которую я пытаюсь проанализировать, но понять не в состоянии.
Вот сервитор красит дверь. Его сознание словно пустой чердак. Мимо него торопливо проходит графер, поспешающий к следующему клиенту, и коробка с чернилами и перьями похлопывает его по бедру. Это утро, которое он провел, перерисовывая деяния, занимавшие целую плечевую лопатку, изрядно его вымотало.
За стеной повариха крошит овощи в казан, стоящий на медленном огне. На столе рядом с ней лежат в ожидании разделки три рыбины, приобретенные ею этим утром на рынке. Они блестят, словно серебряные слитки.
А вот и секретный сад с фиговыми деревьями, всего четыре на четыре метра, крошечный квадратик зелени, зажатый между высокими домами и окруженный стенами. Его владелец любуется им из распахнутого окна, наслаждаясь видом и тем, что никому больше не известно о существовании этого места. На плоской крыше молодой человек играет под солнцем на виоле, пока его любовник, тоже молодой парень, сидит в тени тента и разучивает собственные партитуры для этой пьесы. В прохладной, расположенной ниже уровня земли комнате женщина робко расспрашивает семейного врача о слабоумии своей тети.
Вот девочка и мальчик впервые занимаются любовью. Вот стареющий вор просыпается и пропускает стаканчик, чтобы привести в порядок свои нервы. Вот служка Экклезиархии счищает воск с церковных подсвечников. Вот заезжий бизнесмен, опаздывающий на встречу, понимает, что ошибся поворотом, и торопливо возвращается на улицу, с которой свернул. Вот женщина, занятая вышиванием. Вот мужчина, размышляющий, как же ему объяснить это своей жене.
А вот другой мужчина беспокоится о том, как пройдет встреча по возобновлению его трудового контракта, не понимая, что встреча не состоится, поскольку он неожиданно скончается от сердечного приступа через двадцать шесть минут.
И где-нибудь там…
Я увеличил радиус, охватываемый моим разумом. Сорок улиц, пятьдесят, два километра… пять. Тысячи сознаний, тысячи жизней, кажущихся единой, что-то щебечущей массой, но в то же время раздельных, они засветились вокруг меня, словно звезды в ночном небе: одни были горячими, другие — холодными, одни — умными, другие — глупцами, одни — преуспевающими, другие — обреченными, но все они заточены в застенках из красного камня, красных кирпичей и красной черепицы, напитавшихся жаром.
Нет только Зигмунда Молоха.
Но я знаю: он здесь. Я не могу ощутить его привкус или запах или хотя бы уловить след его мыслей, но знаю: он здесь. Не могу сказать, откуда мне это известно. И не смогу объяснить этого посланникам Инквизиции, когда не обращать внимания на их письма будет уже невозможно. Но именно в этих местах скрывается Молох. Шесть месяцев, слабые наводки, ложные следы, и вот куда они меня привели. Я служу в Инквизиции с 332-го, а право на собственное ведение операций получил в 346-м. Я работаю уже очень долго. Во всяком случае, достаточно долго, чтобы быть уверенным в том, что хорошо справляюсь со своими обязанностями. Я верю в это.
Или же я просто обманываю себя?
В последние недели меня со всевозрастающей частотой посещает эта неприятная мысль. Да и остальные тоже чувствуют себя не лучше. Я вижу это в их лицах. Они утомлены и раздражены моими поисками.
Точно трейлер, втягивающий рыболовные сети, я начинаю возвращать свое сознание назад, пока его охват не сводится только к дому вокруг меня. Это добротное здание из красного кирпича, которое мы временно арендовали. Три этажа, просторный внутренний двор, окруженный стеной, и колодец.
Я вижу Пэйшенс Кыс, своего телекинетика. Она устроилась полулежа на каменной скамейке под навесом, а на ее коленях покоится открытый фолиант пьес Клокуса, но на самом деле в нем спрятана копия одной из моих ранних работ — «Дымного Зерцала». Ей не хочется, чтобы мне стало известно, что она читала его. Она слишком смущается, чтобы признаться мне в этом. А я слишком смущаюсь, чтобы признаться в том, что уже все знаю и что очень польщен.
Во дворе играют Шолто Ануэрт, мой верный капитан, и его элкуонский пес Файфланк. Последний кидает мячик, и коротышка бежит его ловить. Странно, разве не должно быть наоборот?
Выглядывая во двор, Гарлон Нейл думает о том же самом. Он смеется над этой нелепицей, продолжая чистить детали автоматического пистолета, разложенные на небольшом столике. Я слышу, как он подзывает Мауд Плайтон: «Ты только посмотри на это, скорее!» — и она встает, отрываясь от тарелки
