головами. Братву на промзоне клали на землю.
А я в это время, поднимая фонтаны брызг, в несколько гигантских шагов добрался до удалившегося уже от берега плота — третьего от буксира — и, задержав как можно глубже дыхание, нырнул под него. Словно в мгновение ока перешел из одного мира, вопящего сиреной и трещащего пулеметной очередью, в совсем иной, холодный и мрачный. Спокойный и тихий, но угрожающий мне гипотермией и утоплением — если не успею вовремя отыскать спасительные дыхательные трубки.
Стараясь не суетиться и не растрачивать попусту сил, цепляясь одеждой за всевозможные сучки и железки, я все же сумел проплыть под плотом до противоположного его борта и затратил на это, должно быть, считанные секунды. Но они показались мне вечностью! И воздуха мне катастрофически не хватало — еще чуть-чуть, и начну пускать пузыри! Я принялся судорожно шарить рукой по нижней кромке плота. И — о, счастье! — почти сразу нащупал одну из дыхательных трубок. Я стремительно скользнул ладонью по ней, отыскал широкий конец — «загубник» — и жадно приник к нему ртом. Потом с силой выдохнул из себя воздух, постаравшись сделать это как можно резче — так, чтобы выдуть из длинной трубки побольше воды. Понимая, что если это мне не удастся с первой попытки и я не смогу нормально дышать, то останется лишь всплывать на поверхность и сдаваться в плен мусорам.
Не так страшен черт, как его малюют. У меня все получилось. Когда я сделал первый вдох через трубку, то с облегчением обнаружил, что в ней осталась лишь капля воды. Или слюны? А черт ее знает! Главное, что я добрался до своего «первого класса». Я нормально дышу. Я с каждой секундой уплываю все дальше и дальше на волю. Я даже, чтобы меня не снесло течением, крепко держусь правой рукой за скобу — совершенно не помню, когда за нее ухватился. Теперь остается последний вопрос: куда запропастился Блондин? Все ли у этого метателя шаберов в норме?
Не успел я об этом подумать, как рядом со мной зашевелилась огромная туша, начала оттеснять меня от моей скобы, выталкивать из-под плота на поверхность. Блондин, дьявол его побери! Я зацепил его за одежду и, приложив невероятные усилия, подтянул этот шестипудовый кусок протоплазмы, дергающийся и сопротивляющийся, к кромке плота, ткнул в него еще одной дыхательной трубкой — точно как и скобу, я не помнил, как ее обнаружил.
Блондин прижался ко мне спиной и затих. Я лишь ощущал, как ритмично пульсирует его могучее тело, втягивая в себя живительный воздух. И выдувая его обратно. И опять втягивая. И опять выдувая… «Молодец, — подумал я. — Сумел тоже выплюнуть воду из трубки. Сейчас отдышится, закрепится на своих скобах, и мы уже поплывем спокойно. Подальше от зоны. Поближе к нашему проводнику-аборигену». По моим грубым расчетам до его прибрежной избушки пути нам где-то около часа. Надо бы засечь время.
У меня на руке были отличные водозащитные часы, которые я еще три года назад выиграл у одного фраера в рамс. Я поднес левую руку к лицу…
И только тут понял, что все это время нахожусь под водой с зажмуренными глазами. И даже этого не заметил! Я всего-навсего об этом забыл — были заботы и поважнее! И я избавлялся от этих забот на ощупь — на ощупь плыл под плотом, на ощупь отыскивал дыхательные трубки, на ощупь боролся с Блондином. Ну что за дурак!!! Ведь даже и не подумал открыть глаза.
Впрочем, как оказалось, от этого я почти ничего не выиграл бы.
Я открыл глаза. И что дальше? Да ничего! Под плотом было настолько темно, что разглядеть можно было лишь смутные очертания каких-то предметов. Точнее, этими «предметами» являлся Блондин в единственном экземпляре. Еще точнее — его задница, почти уткнувшаяся мне в лицо. И то я сумел определить, что это за часть тела, лишь дотронувшись до нее рукой.
К темноте под плотом добавлялись отсутствие маски или хотя бы очков для бассейна. Да и вода в реке была весьма мутной. Так что ни о каких часах можно и не мечтать. Мудреное дело — в подобных условиях суметь разглядеть на них циферблат. Хоть они и не пропускают воды. Придется положиться на интуицию. Или отсчитывать по секундам: и один, и два, и три, и четыре… Сколько там нужно буксиру, пока он не свернет за излучину так, чтобы не был виден из зоны? По моим наблюдениям — не более получаса… Тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь… Полчаса — это значит не торопясь досчитать до тысячи восьмисот. После чего добавить еще немного для верности, округлить до двух тысяч… Сто восемь, сто девять, сто десять… А если после двух тысяч все будет нормально — не окоченеют руки, цепляющиеся за скобы, не начнет попадать в трубку вода, не начну замерзать в ледяной воде, — то можно плыть под плотом и дальше. Зачем раньше времени вылезать наружу?.. Триста тринадцать, триста четырнадцать… На счете «девятьсот сорок восемь» я почувствовал, как от холода на руках начало ломить пальцы. И тут же я с удивлением вспомнил, что за все время, пока нахожусь в воде, это первый раз, когда подумал о том, что замерз. Когда я нырял под плот, мне было совсем не до обжигающего холода Ижмы. Голова в этот момент была забита другими проблемами — не захлебнуться, не дать потонуть Блондину, попробовать разглядеть что-нибудь на часах. А потом, когда все эти головняки остались далеко позади, организм, по-видимому, адаптировался к ледяной воде. Да и кожа к тому же обильно смазана жиром. И сейчас телу не холодно. Вот только руки… Тысяча четыреста восемнадцать, тысяча четыреста девятнадцать… И чего, идиот, тоже не смазал их салом?
Я понял, что больше не выдержу, когда досчитал до тысячи девятисот. Пальцы больше не держали скобу, и их при этом ломило так, будто они угодили в тиски. Ноги сводило судорогой. В пояснице меня переклинило, словно при приступе радикулита. Еще чуть-чуть, и я уже не смогу выбраться из реки на плот.
Из последних сил я как следует ткнул онемевшей рукой Блондина и, надеясь, что он меня понял, сместился чуть в сторону и, стараясь не выпустить край плота, всплыл на поверхность. Через секунду рядом показалась голова моего спутника. С совершенно синим лицом. С трясущимися губами. С обезумевшими глазами. Он попытался мне что-то сказать, но смог выдавить из себя только «Кря-а-а-а…» И, смущенный, не стал делать повторных попыток. Впрочем, я тогда тоже не смог бы произнести даже «Мама».
Я со скрипом чуть-чуть повернул голову вбок, выкатил глаза на сторону, попытался посмотреть назад — вниз по течению — и скорее догадался, чем разглядел, что мы уже ушли за излучину. Значит, можно влезать на плот. Вот только как это сделать? Я кое-как подтянулся повыше и сумел опереться на локти. Но на большее меня уже не хватило. Как ни дергался, как ни напрягал одеревеневшую спину — бесполезняк! Я, удачно сорвавшись из зоны, был обречен на дурацкую смерть от гипотермии, потому что не мог найти в себе сил на то, чтобы перекинуть непослушное тело на спасительный плот. А там такие теплые бревна! Там так ласково греет солнышко! Там можно прилечь и децл поспать…
«…Спать… Как это здорово!.. Спать… Как же слипаются глаза!.. Спать… А почему вместо бревен не лечь прямо в реку?.. Мне ведь уже не холодно… Тысяча девятьсот восемнадцать, тысяча девятьсот девятнадцать… Зачем я считаю?.. Не к чему больше считать… Мы ведь уже на поверхности… Нам ведь больше не холодно… Можно поспать… Тысяча шестьсот сорок восемь… Спать… Прямо в воде… Прямо в реке… И на все наплевать!..»
Мысли у меня в голове, развалив четкий строй, в котором еще так недавно маршировали по мозговым извилинам, теперь сбились в безумную неуправляемую толпу. И тут же на эту толпу опустились клубы густого, будто сметана, непроницаемого ни для голоса, ни для взгляда, тумана. Туман принес с собой одуряющую, словно морфин, безмятежность; выкрутил до «нуля» у меня в организме регулировки и звука и яркости, оставив лишь изредка прерываемую робкими отзвуками моего ленивого пульса вязкую тишину и могильную темноту, скупо расцвеченную почти незаметными искрами и кругами, иногда вырисовывающимися перед глазами.
«…Спать… спать… спать… Еще немного, еще чуть-чуть, и станет так хорошо, так уютно… И навсегда останутся за бортом все невзгоды и беды… Дело за малым — до предела расслабить все свое усталое тело… Забыть про долги и проблемы… Разорвать все те тонкие ниточки-паутинки, которые еще пока тянутся к той, прошлой, жизни… И спать… спать… спать…»
«Не-е-ет!!! — вдруг пробилась через туман яркая ослепляющая вспышка. — Не-е-ет!!! Так нельзя! Ты погибаешь! Ты сдаешься! А ведь ты никогда не сдавался! Костоправ! Костопра-а-ав!!! Очнись, приди в себя, черт побери!!!»
Кажется, я умудрился размежить веки. Кажется, я тряхнул головой, отгоняя от себя сладкое сонное наваждение. Кажется, я до крови прокусил губу… Кажется…
— А ну, милой, дай подмогну, — откуда-то издалека донесся до меня мягкий окающий говорок… Или он мне только мерещился?.. Нет. Не-е-ет, на этот раз голос дошел до меня из реальности! Я догадался — не
