ли он ее пожелание и понял ли ее слова. «А ты, мама? — сказала Шифра. — Ты сегодня ничего не ела?» Сказала Ривка: «Да вот, я ем». Взяла кусочек хлеба с каплей масла. После того как съела и произнесла благословение, прибавила свет в лампе, и принесла корзину с носками, и села за работу.
Сидела она и занималась своим делом, потом подняла голову и сказала: «Письмо от дедушки не пришло». — «Не пришло», — ответила Шифра. Снова сказала Ривка: «Но ведь не может быть, что он не написал нам?» Сказала Шифра: «Конечно, написал, да только письмо не дошло до нас». Сказала Ривка: «Как это понять — не дошло до нас. Если он написал нам, должно было письмо прийти к нам». Сказала Шифра: «В Цфате нет другой почты, кроме турецкой, а про турецкую почту известно, что всякий пославший письмо с ее помощью — все равно что и не посылал». Сказала Ривка: «Но ведь есть здесь люди, получающие письма из Цфата. И мы тоже получали письма из Цфата». Сказала Шифра: «Это было чудо». Сказала Ривка: «Может быть, не дошло наше письмо к дедушке?» Сказала Шифра: «Зачем ты так говоришь?» Сказала Ривка: «Кажется мне, что идут к нам». Покраснела Шифра и промолчала. Прошло немного времени, и не пришел никто. Взглянула Ривка на дверь и сказала: «Не понимаю, что случилось со мной, весь день чудится мне, будто приходят и уходят. Нет, и в самом деле, идут. Кто там пришел?»
Ицхак постучался в дверь и вошел. Подняла Ривка голову в страхе. То, чего она боялась днем, пришло к ней вечером. Подумала Ривка: надо ему сказать что-нибудь. Забыла, что приняла решение отдалить Ицхака, и сказала: «Садись, Ицхак, садись! Что нового в мире? Вижу я, что ты пришел после работы. Ты, верно, не ужинал? — И как только услышала, что он работал весь день у гоя, сказала: — Значит, ты не ел ничего вареного». Пошла к плите приготовить ему еду, и постаралась приготовить ему что-то вкусное, чтобы тот поел с удовольствием.
Слушала Шифра и удивлялась. Что увидела в нем мама, чтобы приблизить так Ицхака? Почувствовала себя Шифра забытой и оставленной. Отец болен, старики живут в Цфате. Не осталось у нее никого, кроме мамы. Теперь мама старается перед Ицхаком. Охватила ее печаль, как будто осталась она одна-одинешенька в мире.
Расстелила Ривка скатерть на столе и стала торопить Ицхака садиться ужинать. Омыл Ицхак руки и с аппетитом принялся за еду. Уже два дня не ел он ничего вареного, а тут горячая пища и добрый взгляд. «Кушай, Ицхак, кушай!» — говорила Ривка ласково, и подбадривала его, чтобы он поел и попил. Покончив с едой и питьем, произнес он благословение. И хотя всегда человек произносит благословение после еды, Ривка удивилась. Уверена была Ривка, что каждый сионист — безбожник, а тут видит, что он произносит благословение.
Лежала там на столе шкатулка для этрога — каждый день вынимает ее Ривка, чтобы заложить ее, и каждый день забывает отнести в заклад. Увидел Ицхак шкатулку и восхитился ее красотой. Сказала Ривка Шифре: «Эту шкатулку подарил мой отец твоему отцу в день его свадьбы». Посмотрела Шифра странным взглядом, как будто странно, что у ее отца и мамы была свадьба. Вздохнула Ривка: «Как была я близка к тому, чтобы заложить эту шкатулку. А если бы заложила ее — вопрос, смогла ли бы я ее потом выкупить. Сколько всего приключилось с нами с того дня, как подарил отец эту шкатулку Файшу. Но среди всех этих бед были и хорошие дни».
Горит лампа на стене, и разноцветная скатерть накинута на край стола. Вбирает в себя серебряная шкатулка свет лампы и цветы, вышитые на скатерти, и изливает это сияние на Ицхака, и на Ривку, и на Шифру. Рабби Файш дремлет, а Ривка сидит и говорит. Многие годы Ривка молчала, теперь выходят слова из ее уст и вместе с ними проходят перед ней прожитые годы. И кажется ей, что годы бедствий тоже не были лишены добра. Подняла Шифра глаза. Произошло что-то в доме, а она не знает, что произошло.
Сказала Ривка Ицхаку: «Ицхак, никогда не рассказывал ты нам, откуда ты приехал, есть ли у тебя отец и мать, братья и сестры?» И, говоря это, поразилась сама себе, что ни разу до этого не пришло ей в голову спросить его. Ответил Ицхак: «Мама моя, мир праху ее, умерла за полтора года до моей алии в Эрец Исраэль, и остался отец вдовцом, несмотря на то что приказала она ему перед смертью, чтобы женился, потому что сироты — маленькие и нуждаются в присмотре. Но отец не женился. Говорил отец: как это приведу я чужую женщину в дом?» Сказала Ривка: «Значит, сирота ты, без матери». И вздохнула, как будто только что он осиротел. Подняла Шифра глаза и посмотрела на Ицхака, как девочка, которая росла в безмятежности и вдруг услышала, что у одного из ее близких кто-то умер. Оглядела она Ицхака и удивилась, что его потеря совсем незаметна, и посмотрела на мать и порадовалась, что та жива и здорова. И вновь почувствовала Шифра, что что-то есть здесь в доме, чего не было раньше. Так же как матери ее, ей было хорошо. С того дня, как заболел муж, не представляла себе Ривка, что способна она отвлечься от мыслей о его болезни. Вспомнила Ривка все, что пришлось ей пережить с тех пор, как заболел рабби Файш, и вспомнила она дни, когда муж был здоров, а также дни, когда она была юной девушкой. Удивилась сама на себя, что за такое короткое время вспомнила так много. Если бы начала рассказывать, не хватило бы ей времени. И, как бы пытаясь убедиться, можно ли все это передать в рассказе, начала рассказ. Если мы перескажем одно за другим, так это было.
Реб Моше-Амрам, отец Ривки, был виноторговцем, и вина его любили повсюду. Господа и госпожи, праведники и хасиды (да не будут первые упомянуты вместе со вторыми) с удовольствием его пили. И он получал за год прибыли больше, чем съедал за три года. А она, Ривка, утешением была, так как она явилась в мир силой молитвы, ведь молились о ней, чтобы пришла она в мир; и усладой души была, так как отдали за нее душу. Когда собралась ее мать рожать, продолжались роды тридцать три часа, и все эти часы не отходил мамин отец от кровати мамы. Не ел, и не пил, и не раздевался, и не ложился спать. В соседней комнате стояли старцы города, и во внутренних комнатах сидели все меламеды города со своими маленькими учениками и читали псалмы, а матери этих детей пошли на кладбище и распростерлись на могилах в молитве. Но Он, Благословенный, хотел большего. И когда понял это дедушка, мамин отец, — пошел в синагогу, и раскрыл шкаф, где лежит свиток Торы, и сказал: «Мою жизнь — вместо ее жизни!» Приняты были его слова, и угодна была его жертва. Ушел он из мира, и родилась Ривка.
Чудесным было детство Ривки. Все, что бы она ни попросила, давали ей. А она не просила ничего. Как может просить девочка то, чего никогда не видела собственными глазами. Однажды привел домой ее отец юношу — знатока Торы и пригласил всех именитых жителей города. Принесла мать множество тарелок со сластями, которые подают на помолвках, и поставила тарелку перед каждым. Встал юноша и произнес потрясающее толкование. Когда закончил свое толкование, то взял свою тарелку и начал есть, а когда опустела его тарелка, взял у соседа, и не оставил тарелки, которую бы не опустошил. Что сделала Ривка? Поставила перед ним блюдо, полное еды. Взял он блюдо и съел все, что в нем было. Спросила мать Ривку: «Юноша этот — как он тебе?» Сказала Ривка: «Не хочу я его». Сказала мама: «И я тоже считаю, что он не тот, кто бы подошел тебе». Умилостивил отец молодого человека речами, и подарками, и отослал его. Позже, когда приехала Ривка с мужем в Эрец Исраэль, пошли они к нему, чтобы он благословил их; со временем он прославился, как человек Божий. Он — не узнал Ривку, но Ривка — узнала его.
Спустя несколько дней после этого привел отец к ним Файша. Файш был худой молодой человек прямо, как Шифра, и глаза его заполняли все лицо, и свет исходил из них, сжигающий все вокруг. Он не поднимал глаз на Ривку, но Ривка не сводила глаз с него. Пейсы его лежали на щеках как два кошерных ножа, а движения его были быстры, как у птицы в винограднике. Толкований он не произносил и премудростей не говорил, но как только раскрыл рот, привлек к себе всеобщее внимание.
Спросила мать Ривку: «Он люб тебе?» Сказала Ривка: «Разве принято спрашивать девушек, кто им люб и кто не люб?» Сказала мать: «Я и отец хотим выдать тебя за него». Сказала Ривка: «Раз так, то что? Хочешь, чтобы я спорила с отцом и матерью?» Рассмеялась мать, и Ривка тоже рассмеялась.
После замужества смех слетел с ее губ, так как вынуждена она была расстаться с отцом и матерью. А почему вынуждена она была расстаться с ними? Из-за Файша, который терпеть не мог поляков и галицийцев, приходивших покупать вино у ее отца; и голоса их — странные, и движения их — странные, и артикуляция — странная. Да к тому же дом отца ему не нравился, оттого что излишний достаток был в доме, оттого что едят там жирное мясо, и пьют старое вино, и спят на мягких постелях, и красиво одеваются. Файш говорил, что все эти излишества удерживают человека от служения Всевышнему в страхе и трепете и от изучения Торы. Начал он отказываться от стола, и постился каждый понедельник и четверг, и спал на жесткой постели — и не успокоился, пока не решил оставить дом ее отца и отправиться куда- нибудь в другое место. Нашелся маленький городок, где требовался резник. Взял он Ривку и отправился с
