выбрасывают его на помойку, будто он никто и ничто.
Но счастье улыбнулось тогда Балаку вопреки всем законам природы. И когда он уже видел себя в воображении связанным и стреноженным, подглядывая при этом краешком глаза, как именно все это проделывают с ним, понял, что он стоит в Мишкенот-Шеананим, в Йемин-Моше, возле ветряной мельницы Монтефиори. И больше уже не боялся: мельница не используется, а если бы даже и использовалась, тоже нет опасности, она приводится в действие силой ветра, а не силой животных. Реб Моше Монтефиори, вельможа этот, был великим праведником, и вся его деятельность была направлена на то, чтобы облегчать людям жизнь, а не затруднять ее, и он построил мельницу эту не для чего иного, как только для блага людей. Как это произошло? Когда увидел он, что нищета растет и множится, а все, что он хочет сделать во благо Иерусалима, встречает сопротивление вместо помощи в лице мудрецов и раввинов Иерусалима (они боятся любого новшества — вдруг это приведет к неверию), решил он выстроить ветряную мельницу, чтобы помочь немного бедным: тогда не нужно будет носить пшеницу в город на арабские мельницы, где денег берут — много, а муки выдают — мало. Выстроил он красивую мельницу из отесанных квадратных камней, здание — в пятьдесят футов высотой, послал оборудование и английского мастера, специалиста в этом ремесле. Прибыло оборудование в Яффу, и перевезли его в Иерусалим, каждую деталь по отдельности, — четыре или пять грузчиков поднимали их, до того они были тяжелы, и четыре месяца занимались они их доставкой. Была построена мельница, и ветер вращал четыре пары огромных камней. Они мололи зерно и изготавливали муку. Увидели арабы и позавидовали. Наняли они старца одного, чтобы тот проклял мельницу. Взглянул он на мельницу и сказал: «Я ручаюсь вам, что, когда придут дожди и придут ветры, они превратят ее в груду развалин». Пришли дожди и пришли ветры, но не сделали с ней ничего. Увидел это старец и сказал: «Тут дело рук дьявола, и рожденный женщиной не в силах сделать ничего». И другие известные дервиши согласились с ним. Не прошло много времени, только считанные годы, как испортились две или три детали, но не было в Иерусалиме никого, кто мог бы их починить. Написали Монтефиори, но он не ответил им, так как уже построили в Иерусалиме паровые мельницы, которые не зависят от ветров. Осталась та мельница без дела и перемалывала ветер. Сказал Балак: «Полежу здесь до завтра и немножко отдохну от трудов своих».
Забрался туда Балак и улегся спать. Лежит он на своем месте, а ветер крутится и кричит: «Д-а-а- вильна! Д-а-а-вильна!» Как бывает обычно, когда ветер крутится на мельнице, а кажется, что он кричит: «Вильна! Вильна!» Сказал Балак: «Что ты несешь: Вильна, Вильна, ведь я из „венгерского“ колеля». И тотчас надулся от важности, как будто получал «венгерскую» халуку.
Была там одна старая ведьма, которая знала весь мир, и ей было известно, что творится под каждой кровлей и под каждой крышей. Похлопала она своими черными крыльями и спросила его: «Это ты — Балак, которому завидует весь мир оттого, что ты кормишься за столом того самого пруссака?» И хотя Рихард Вагнер, хозяин пивной, родом — из Вюртемберга, она назвала его пруссаком, подобно арабам в Иерусалиме, зовущими пруссаками любого нееврея из Германии. Сказал он ей: «Я это». Сказала она ему: «Разве не хватало тебе за столом там, что прибыл ты сюда?» Вздохнул Балак и сказал ей: «За столом мне всего хватало, однако не хватает мне многого». Сказала она ему: «Нет существа в мире, которому бы всего хватало, как, к примеру, говорят в Иерусалиме: у одних отсутствует восьмая нить в кистях талита, а у других отсутствует сердце под талитом. А ты, друг мой, чего тебе не хватает?» Огляделся Балак по сторонам, не подслушивает ли кто? Прошептал он: «Меа-Шеарим мне не хватает». И тут же исполнился мужества и добавил: «Завтра я иду туда». Взглянула Лилит на него краешком глаза и сказала: «Меа-Шеарим тебе не хватает? А я была уверена, что не нужен Меа-Шеарим таким созданиям, как ты. Однако стоит послушать, в чем смысл того, что ты хочешь идти именно в Меа-Шеарим». Сказал Балак: «В чем смысл? В том, что я хочу жить со смыслом». Сказала Лилит: «Итак, тобою принято и бесповоротно решено идти туда». Сказал Балак: «Принято и решено». Сказала Лилит: «Я расскажу тебе кое-что, а ты подумай об этом в дороге и тебе не будет скучно». Сказал Балак: «Если это недлинная история, я готов послушать». Сказала Лилит: «История недлинная, но ум у тебя короткий». Хотел сказать Балак: «Да разрушится твой дом, клубок перьев! Гляньте, какая она умная, что воображает о себе!» Но проглотил он обиду, дабы не умножать себе врагов, был он невысокого мнения о себе и боялся любого существа на свете. Напряг он свои лапы, чтобы показать ей, что ему не терпится идти, но он готов доставить ей удовольствие и послушать. Улыбнулась Лилит и сказала: «Оставь свои лапы и напряги свои уши: уже сказал Бен-Сира: „…Следы гордецов стирает Всевышний и втирает их в землю…“ И сказал Шломо: „…И ухо разумных жаждет знания…“ И дай Бог, чтобы не была я в числе тех, кто хватается за уши бродячей собаки». Гавкнул Балак: «Гав, гав!» Сказала Лилит: «Прекрати свое гавканье, Балак, не нагавкаешь ими себе мяса!» Сказал Балак: «Разве не хотела ты рассказать что- то?» Сказала Лилит: «Наберись терпения, Балак, чтобы не сгинуть тебе, прежде чем услышишь». Свесил Балак хвост и спрятал голову в лапы. Коснулась Лилит его крылом и сказала: «Спишь ты, Балак? Может быть, попросить у хозяина снов, чтобы пришел и показал тебе хороший сон?» Сказал Балак: «Я не сплю». Сказала Лилит: «Если так, слушай!»
Это — история про шакала, который проходил мимо дома Арзафа в Эйн-Рогель и застал его за изготовлением чучела лисы. Спросил шакал Арзафа: «Что это?» Сказал тот ему: «Лиса». — «А кости ее и мясо ее, где они?» Сказал Арзаф: «Я выбросил их и взял сено и солому вместо них». — «Зачем?» — «Все то время, пока твое мясо находится на твоих костях, ты подвержен смерти, ведь все хотят съесть твое мясо и обглодать твои кости. А если ты спасся от врагов и умер естественной смертью, конец твой — прах и черви. Но совсем не то, если ты сбросил свое мясо, и отшвырнул свои кости, и взял солому вместо мяса и костей, вот тогда — ты живой на веки вечные, и мало этого, тебя еще помещают в музей, и все жаждут увидеть тебя».
Сказал шакал Арзафу: «Арзаф, господин мой, знаю я, что нет более непристойного качества, чем зависть, как учили мы: зависть, и страсть, и жажда почестей уводят человека из этого мира. И сказал царь Шломо, царство ему небесное: гноит кости зависть, и сказано в Гемаре: каждый, у кого зависть в сердце, кости его гниют. И должен каждый человек выбросить зависть из своего сердца и удовлетвориться тем, что есть у него, и радоваться, если хорошо ближнему его, ибо от Всевышнего все, и то, что хорошо для ближнего — пусть каждый и сделает… Но бывает хорошая зависть, это зависть к тем, кто делает добро, а ведь если продлевают человеку годы его жизни, этим дают ему возможность выполнять заповеди и делать добрые дела. Итак, пусть будет на то твоя воля, господин Арзаф, чтобы ты сделал со мной то, что сделал с лисой этой. А я клянусь тебе моими зубами, что не постою за платой и доставлю тебе мясо к субботе».
Взглянул на него Арзаф и убедился, что он молод, и хорош, и шкура его пышная и красивая. Сказал ему: «Ради тебя, и ради твоих добрых дел, и ради добра твоих отцов, праведных и чистых, готов я оказать тебе милость и доставить тебя в мир грядущий». Пошел Арзаф, и принес египетскую веревку, и связал лапы шакала, и взял нож, и зарезал его; сделал с ним то же самое, что и с лисой. Извлек его мясо, и выбросил его, и набил его шкуру сеном и соломой, и сделал ему большие стеклянные глаза.
Прошло несколько дней, а шакал не вернулся. Увидели его братья, что отец волнуется. Сказали они ему: «Отец, не волнуйся, разве ты не знаешь, что твой сын встал во главе общества по поиску грехов и конечно же занят он чужими грехами». Был отец шакала рад за сына, что тот стал главой общества по поиску грехов, но боялся за него в глубине души: не напали ли на него грешники и не причинили ли ему зло. Сказали ему сыновья: «Отец, не бойся грешников, не могут они сделать ему ничего, ведь грехи изматывают силы грешников и даже маленькая муха может сокрушить их. Сегодняшняя ночь — новолуние, этой ночью мы пойдем и пожелаем ему мира и благополучия».
Когда они вышли, почуяли запах мяса. Пошли они на запах, пока не пришли в Эйн-Рогель. В это время засияла луна, и глаза чучела наполнились светом. Стояли братья, пораженные, и говорили ему: «Брат наш, сын матери нашей, сын отца нашего, пожалуйста, скажи нам, откуда взял ты этот свет и чем заслужил ты, что глаза твои так светятся?» Услышал Арзаф их голоса. Подделал свой голос под голос шакала и сказал им: «Кто вы такие, смертные, семя несчастных шакалов? Сегодня вы здесь, а завтра — прах и черви, и вы пришли ко мне беспокоить меня речами? Разве вы не видите, что я живой всегда и на веки вечные? И мало этого, предстоит мне то, что поставят меня в музее; и все художники Иерусалима придут и будут меня рисовать; и мало этого, а еще напечатают свои рисунки в учебниках, и любой, кто захочет учиться, придет и будет смотреть на меня». Сказали они ему: «Брат наш, что за слова ты говоришь и что за рассказы рассказываешь? Пожалуйста, будь так добр, разъясни свои слова, ведь души наши тянутся к ним, и мы жаждем слушать». Ответил им Арзаф из-за спины шакала то, что ответил их брату.
