он покупать чай лучших сортов, и был у него начищенный медный самовар, доставшийся ему по наследству в отцовском доме. Точно так же, как он следил за чистотой своей постели, следил он за чистотой своей квартиры. Книг не было у него, кроме одного томика Гемары, и он учил Гемару. А когда учил, то стоял, опираясь на стойку, изготовленную собственноручно. Тяжелели его ноги от бесконечного стояния, скидывал он башмаки, и подкладывал бутылку, и вставал на нее.
Рассказал Ицхак Менахему вкратце о том, что произошло с ним в Эрец Исраэль. Менахем стоял, по своему обыкновению, на ногах, дул на чай в своем стакане и внимательно слушал. Закончив рассказ о своих злоключениях, Ицхак улыбнулся и сказал: «Видишь ты, рабби Менахем, я прибыл в Эрец Исраэль обрабатывать землю и беречь ее — а в результате, кто я? Маляр, пачкун». Менахем дул на свой чай и молчал. Зажмурился Ицхак и начал говорить об Эрец и о труде. Под конец воспламенился и заговорил о религии труда.
Посмотрел на него Менахем сердито, покачал головой и сказал: «Религия труда!.. Религия труда!.. Люди, пренебрегающие основами веры, присвоили себе это драгоценное понятие, как эти современные поэты, упоминающие Святое Имя в своих стихах, несмотря на то что и они сами, и их читатели не знают Бога и не хотят знать Бога. Хочешь знать мое мнение? Так слушай! Человек вынужден работать — ведь если он не работает, что он будет есть? Что касается лично меня, нет для меня необходимости в идеях ни об Эрец, ни о труде. Довольно с человека, что удостоился он жить в Эрец Исраэль. И дай Бог, чтобы не пришлось нам стыдиться перед Эрец».
Опустил Менахем глаза и добавил: «Вообще-то должен человек вести себя скромнее по отношению к Эрец Исраэль. И пусть не считает человек, что он оказывает милость Эрец. Пока еще не увидел я всех великих деяний, которые эти мыслители сотворили здесь. А если и сделано что-то, то поневоле сделано. Земля, про которую написано, что глаза Всевышнего — всегда на ней, по справедливости, не будет такой, какой они хотят ее видеть, ведь глаза Всевышнего, естественно, иные, чем глаза изобретателей проектов и советов, старые ли эти люди, молодые или совсем юные, пишут ли они правду об Эрец Исраэль или лгут ради Эрец Исраэль. Однако главная беда не в идеях, а в казуистике, сопровождающей эти идеи. Еще большая напасть — это люди дела, стремящиеся претворить чепуху в реальность. Нечего говорить, что наше избавление не будет таким, каким они себе его представляют, но, когда удостоимся мы полного избавления, будут они первыми, кто станет гнушаться им. Уже многое я сказал, но еще и это скажу тебе: каждый еврей должен стараться изо всех сил, чтобы удостоиться жить в Эрец Исраэль, ибо источник жизни еврейского народа — Эрец Исраэль. А поскольку Эрец опустошена и безлюдна и трудно жить в пустынном месте, мы должны исправить это и заселить эту страну. Если так, если главное — это вдохнуть жизнь в эту землю, не все ли нам равно, если наша работа будет делаться руками иноверцев, как глупцы-крестьяне говорят?! Ответ на этот вопрос заключен в нем самом: с того времени, как пришли народы в землю наследия нашего, не отстроена страна, наоборот — все народы эти, один за другим, опустошали ее больше и больше. Воля Всевышнего видна в этом. Эрец ждала нас, детей своих, чтобы отстроили мы ее. Простые вещи, о которых свидетельствует сама действительность. Опять я наговорил много. Если ты хочешь доказать ничтожность чепухи, вынужден ты поневоле доказывать это речами. Вижу я, что ты сегодня не вернешься в Яффу, и потому — ночуй у меня. Не предложу я тебе кровать, а уложу тебя на полу. Принято, чтобы хозяин уступал свою кровать гостю, а сам спал на полу; а я… я — неженка и не уступаю своей кровати, пусть не случится так, что я пожалею своей кровати и стану уклоняться от долга гостеприимства. Если тебе надо идти по своим делам, возвращайся ко мне ужинать, есть свежий хлеб, и маслины, халва и, нечего говорить, чай из самовара».
Ицхак не вернулся к Менахему. Он пошел в Рабочий клуб послушать лекцию Фалка Шпалталдера о рассказах Переца[35]. А когда кончилась лекция и завершились споры, уже наступила полночь. Уступил ему незнакомый бондарь свое место на куче ячменя в погребе одного из крестьян в Петах-Тикве, а сам ушел к кому-то, потому что на двоих не хватало там места.
Но прежде чем привел его бондарь в свою «спальню», они зашли в столовую выпить стакан чая. Сидело там несколько наших товарищей, и они ели, и пили, и спорили друг с другом по поводу лекции Шпалталдера и по поводу самого Переца. Слово за слово, подошли они к теме языка в стране. Но были среди них те, что не принимали участия в споре, поскольку уже взяли себе за правило в Эрец Исраэль говорить только на иврите и строго следили за своими словами, дабы не вышло из их уст слово на другом языке. Особенно отличался этим Герцель Спивак, он же Нафтали Замир, тот, что утонул в скором времени в озере Кинерет: он заметил тонущего араба и бросился спасать его. Нафтали Замир был знатоком в сокровищнице языка, писал на нем небольшие песенки и сочинял к ним музыку, а под настроение говорил стихами. Он не был на лекции Шпалталдера, так как ненавидел его всеми силами души за то, что тот считал нашу любовь к земле устаревшим явлением. Почему Шпалталдер так считал? Потому что в большинстве передовых стран жители оставляют землю и уходят в города. И точно так же нашу преданность ивриту Шпалталдер считал ненужной. Говорил Шпалталдер: «В то время как крупные газеты выходят на идише, великая литература возникает на нем, писатели и журналисты кормятся им, вы хотите заменить его мертвым языком». Однако мы оказали ему честь, потому что мы великодушны и мы позволяем нашим противникам больше, чем любящим нас.
Вошел Шпалталдер с большим шумом, и швырнул шляпу на стол, и взъерошил свою шевелюру:
— Друзья, я голоден, как собака! Найдется тут что-нибудь поесть?
Увидел, что все увлечены спором и никто не спешит принести ему чего-нибудь поесть. Сказал им:
— К чему нам словопрение такое?
Ответил Нафтали:
— Да, лучше пусть принесут ему недожаренное или переваренное жаркое.
— И что же еще принесут мне?
— Козленка в материнском молоке.
— Но ведь на это в Торе запрет!
— У такого человека, как ты, перед Торой пиетет?
— Рифмы твои перекатываются, как помет.
— Дорогой господин, зевни пошире, и я наполню ими твой рот.
Спросил один из присутствующих:
— Кто знает слово, для которого рифмы не видно?
Ответил Нафтали:
— А тот, кто — не знает, пусть ему будет стыдно.
Сказал один:
— Я знаю одно слово такое, например, Фалк Шпалталдер.
Ухмыльнулся Нафтали:
— Пусть причешут ему голову и жопандер.
Сказал Шпалталдер:
— Твоя рифма — не рифма, дорогой Нафтали.
Ответил Нафтали:
— Если правда — твоя, то к чему все мои труды?
— Потому что слова такого нет.
— Ну так что ж, теперь оно выйдет в свет.
— Однако это слово по правилам грамматики так нельзя писать.
— Ага! Господин Жопандер и Шпалталдер уже пошли плясать!
— Рифму получше к имени моему ты не мог сочинить?
— От любой рифмы к твоему имени может стошнить.
— Ну а ты, господин имярек, как зовут тебя?
— Ой! Из-за грехов своих забыл я, как нарекли меня.
Спросил тут один:
— А допустим, ангел смерти тебя вопрошает?
Засмеялся Нафтали:
