предназначенную для молитвы и для любого другого дела, связанного с исполнением заповеди, и сказал: «Если бы мы удостоились, могли бы молиться здесь все вместе, теперь, раз мы не удостоились, я покидаю вас и бегу в синагогу». Товарищи наши, счастливые, что сидят рядом с Бреннером, сказали: «Помолись также о нас, рабби Яаков!» Повернул к ним Малков голову и сказал: «Будет неплохо, если человек сам помолится о себе».
Бейт мидраш, где молится Малков, расположен недалеко от его гостиницы, но дорога — вся песок, и длинный плащ, надетый им в честь молитвы, давит на него и путается в ногах; и каждый раз, когда он отправляется молиться, все его тело чувствует это, как если бы он собирался сделать нечто, превышающее его силы.
Вошла жена Малкова и увидела молодых людей, вернувшихся с работы. Вздохнула и сказала: «Вы уже вернулись с работы, а я не знаю, что подать вам. Сварила немного супа, приготовила немного баклажанов, поджарила хлеба на сковородке, Бог знает, хватит ли этого на обед?» Сказал Янкеле-маленький: «Я отказываюсь от своей порции». Сказала жена Малкова: «Вечно ты отказываешься, а именно тебе, нельзя тебе отказываться: посмотри на себя, Янкеле, кожа да кости!» Сказал Янкеле-большой: «Не жалей его, госпожа Малков, прекрасную сделку он заключает: отказывается в этом мире ради будущего мира. Опять треплет тебя лихорадка, Янкеле?» Сказал Янкеле: «Нет, но… только…» — «Только что? Только годовщина смерти твоего отца сегодня, и ты делаешь этот день днем поста. Если не будешь есть, умрешь, как умер твой отец. Лучше было бы, если бы ты пошел с Малковым в бейт мидраш и выпил там с хасидами немного водки».
Простерла жена Малкова обе руки перед собой и спросила озабоченно: «Итак, что же нам делать?» Сказал Подольский: «Не доставляй себе лишнего беспокойства, госпожа Малков, а поступай, как другие хозяйки гостиниц: добавь горшок воды в суп и, если мало этого, добавь два горшка». Сказала жена Малкова: «Дети стоят целый день на солнце и в пыли, а когда приходят обедать, не находят ничего. И кто виноват в этом? Яаков мой, чтоб он был здоров; целый день бегает он за заповедями, а заповедь эту, живущую в его собственном доме, покидает. Теперь вот пошел себе в бейт мидраш, а из бейт мидраша побежит к слепцу, вернувшемуся к Торе, а от слепца побежит искать спонсоров для богадельни в Иерусалиме, а вы — хотите есть и пить?! И разве не лучше бы было ему заниматься делами своей гостиницы? Ох, клянусь я вам, что не скоро он вернется. А я… Я не могу ничего сделать! Я не могу! Ведь вот, нет у меня ничего, кроме двух рук. Две слабые руки — пожалеть их можно, не то что шевелить ими. Ой, Отец Небесный, скажи Ты сам, стоит ли жить в Твоем мире? А этот — сидит себе в бейт мидраше и не думает возвращаться. И зачем ему возвращаться, ведь хорошо там. Есть там отличная лампа, и Тора, и благочестие, а тут — пара слабых рук и больше ничего. А ноги мои, ой, Владыка Мира, всем врагам Сиона такие ноги. А все тело… Разве это тело? Собрание казней египетских! А Яаков этот, чтоб он был здоров, укутался в плащ, который справил ему отец ко дню свадьбы, и побежал себе в бейт мидраш, как жених под хупу, и не думает возвращаться. Говорю я вам, что не скоро он вернется. О, вот он! Явился!»
Вошел Малков торопливо и воскликнул радостно: «Добрый вечер, друзья! Добрый вечер!» Снял свой тяжелый плащ и повесил на гвоздь в стене, снял шляпу с головы и погладил ее любовно. Увидел жену, стоящую в комнате, и прикрикнул на нее: «Стоит себе и вещает как проповедник, возвращайся к своим кастрюлям, жена, и не суй свой нос не в свои дела. Йосеф-Хаим, ты ведь пообедаешь тут?» — «Нет, не пообедаю», — ответил Бреннер. Сказал Малков: «Небось, эта женщина напугала тебя, что нечего тут есть? Деликатесы, которыми ее кормили отец и мать, стоят перед ее глазами, и она убеждена, что все евреи нуждаются в деликатесах. Сядь, брат мой, и поешь с аппетитом. И ты, Хемдат, кусок рыбы готов для тебя, дай Бог, чтобы удостоился ты в будущем мире хотя бы тени хвоста ее. Мапко, ты свой человек здесь, сбегай к Азулаю и принеси мне штук сорок-пятьдесят яиц». (Мапко — это Горышкин, которого называл так Малков по имени Авраама Мапу[80] за то, что тот пишет рассказы.)
Сказал Янкеле-маленький: «Рабби Яаков, я схожу». Сказал Малков: «Сядь на свое место, коген ты, а я не пользуюсь услугами когенов. В бейт мидраш ты не пошел и кадиш не сказал. Не заслужил твой отец, чтобы ты потрудился для него? Один кадиш я похитил у скорбящих. Завтра пойдешь сам читать кадиш». И тут повернулся Малков к Бреннеру и сказал: «Я знал его отца, мир праху его. Он был рабочим, служил Всевышнему и обрабатывал землю. Кусок земли был у него в Хедере, и он умер на ней от желтой лихорадки. Когда он заболел и решили перевезти его в другое место, он не захотел. Сказал: „Не земля убивает, и не лихорадка убивает, а уход с земли убивает“. Умирая, показал он пальцем на свою землю и сказал: „Стыд и позор нам, что оставили мы Эрец“. И ты, Полышкин, положи „Хавацелет“! Хочешь посмеяться — читай газету Бен Йегуды. Или ты боишься, что юмор там идет от идолопоклонства? Йосеф-Хаим, ты — новый человек в Эрец и не знаком с мудростью ее „мудрецов“. Пожалуй, я расскажу тебе кое-что».
Бреннер не любил ничего слушать про Бен Йегуду, ни хорошего, ни плохого, но из уважения к хозяину дома, дабы не показалось, что он пренебрегает беседой с ним, он не заткнул свои уши, но закрыл глаза; так поступают впечатлительные люди, у которых все их чувства отражаются в глазах.
Сказал Малков: «Когда создал профессор Шац свой „Бецалель“, наступила Ханука, которую еще называют праздником Маккавеев. Собрались все на вечеринку. Поставили там статую Матитьягу, первосвященника, поднявшего меч и готового пронзить им разбойника, заколовшего свинью на жертвеннике, который соорудили по приказу злодея Антиоха. Всю ночь они кутили и обжирались. На следующий день поместил Бен Йегуда в своей газете похвальную статью о вечеринке, однако не мог успокоиться по поводу той самой статуи, которую они установили в зале, потому что Матитьягу был фанатиком своей веры, своей веры, а не своей земли. Ведь когда захватили греки нашу землю, и грабили, и разбойничали, и убивали, и разрушали города и деревни, сидел Матитьягу со своими сыновьями у себя в городе Модиине и пальцем не пошевелил, но как только подняли греки руку на религию, как сказано в молитве, чтобы „заставить позабыть вас Тору Твою и отвратить от законов Твоих, бросился подобно льву он и герои-сыновья его и т. д., и установили в честь этого события восьмидневный праздник“. „А сейчас, — говорит Бен Йегуда в своей статье, — а сейчас я не уверен, что было бы с нами в тот вечер, когда мы собрались вчера в его честь. Если бы вдохнули в его статую живую душу или если бы он был жив, не проткнул бы он нас всех вместе мечом, вложенным в его руку, и не поднял бы он всех нас на жертвенник?“»
Все это время сидел Бреннер с закрытыми глазами, как будто так он лучше видел перед собой все, о чем рассказывал Малков. Когда закончил Малков свой рассказ, раскрылись у Бреннера глаза, и затрясся он от смеха. Крикнул Горышкин: «Ложь, Малков, ложь!» Зажал Малков свою бороду и сказал: «Мапко, замолчи. Оттого что привык ты к ереси и отрицанию, отрицаешь ты даже слова Бен Йегуды». Схватился Бреннер за край стола, чтобы не упасть от смеха. Как только отошел он немного от смеха и успокоился, принялся снова хохотать и сказал: «Вульгарный человек я. Извините, друзья, за этот дикий хохот».
Позвала Малкова из кухни жена: «Яаков, Яаков! Суп стынет!» Побежал Малков на кухню, и с ним сын его, Залман-Лейб. Принесли — одному тарелку супа, а другому — тарелку с овощами; одному — порцию жареной рыбы, а другому — рубленую редьку с луком и яйцами. Под конец вынул Малков из ящика под окном восемь или девять буханок хлеба и положил их на стол. Отломили себе наши товарищи хлеб, кто — просто пальцами, а кто — отрезал ножом. Взглянул на них Малков добрыми глазами и сказал: «Прежде чем войдут слова неверия в ваши уши, да войдут еда и питье в вашу утробу. Кто не получил? Все вы получили. Итак, кушайте, дети, кушайте! Хемдат, как тебе эта рыба? Перевоплощение нового благодетеля или польского ребе? Что это, Йосеф-Хаим, ты сидишь без дела?! Господин (не знаю, как тебя зовут), сядь с нами. Друзья, дайте место иерусалимцу!» Сказал тут Бреннер Малкову: «Клоун ты, реб Яаков». Сказал Малков Бреннеру: «Йосеф-Хаим, брат мой, ты смеешься, а я плачу. Берут желанную прекрасную страну и превращают ее в пустыню. Без Торы, и без заповедей, и безо всяких понятий. Есть тут дети в их гимназиях, которые не знают, что такое „Счастливы…“[81] Вырастет здесь поколение, вся мудрость которого проявится лишь в том, что они смогут произнести: как поживает госпожа?»
Поев и попив, одни отправились спать, а другие достали книги из своих сумок и сели читать. Одни прогуливались по комнате, а другие пошли проводить Бреннера. Посмотрел на них Малков и стал декламировать: «Подойдите мальчики, послушайте меня, бояться Бога научу я вас!» Обернулся Бреннер и сказал ему мягко: «Мирной ночи тебе, Малков!» Ответил Малков своим хриплым голосом: «Мир и благословение тебе, Йосеф-Хаим!» — и прошел вместе с ним три шага, провожая его.
