глаз красновато–коричневым кирпичом, а троица городских банков окружена стрижеными колючими изгородями, что превращает их в некое подобие сельских усадеб, жилые же кварталы, посещенные мною после обследования «центра», представляют собою длинные ряды чистеньких и неброских щитовых домиков, огражденных выкрашенными в белый цвет заборами, в двориках же то тут, то там можно увидеть детский трехколесный велосипед. Слабый солоноватый воздух и отдаленные чаечьи крики постоянно напоминали мне, что я все же, в некотором роде, на острове, но вокруг не наблюдалось и следа того вульгарного сказочного романтизм а, присущего Лонг–Айленду, каким он предстает перед нами в мифе, созданном Фицджеральдом.
В тот первый день, хоть я и упивался ощущением того, что хожу по той же мостовой, по которой, возможно, ходил Ронни, и что теперь, как он сам выразился в одном из интервью, мы «занимаем одно и то же пространство», и хотя (пусть я позже и понял всю абсурдность подобного предположения) я уже тешил себя (в такой степени, что постоянно нервно оглядывался) возможным чудом случайной встречи, все же основною моею заботой было подыскать место, где я мог бы остановиться на ночлег и обдумать свою дальнейшую стратегию.
Ближе к вечеру, внезапно сообразив, что не ел весь день, я заказал чизбургер в маленькой, чистенькой и шумной закусочной, деревянные кабинки которой были отделаны кожей, благодаря чему интерьер слегка напоминал двадцатые годы. Владельцем и по совместительству шеф–поваром заведения был некто Ирвинг Бакмюллер, единственным промахом которого, поскольку чизбургер оказался очень вкусным (насколько могу судить я, отведавший это блюдо в тот раз впервые в жизни), было имя, данное им своему заведению:
Сам Ирвинг, толстый и неряшливый, с головою большой, как футбольный мяч, повторявшей очертания его выпуклого брюшка, то и дело высовывался из кухни, обтирая здоровенные, как блины, и такие же жирные ладони о засаленный, но некогда белый фартук и впуская при этом клубы тепловатого пара, пахнувшего чем–то горелым. Время от времени он обходил кабинки, с грубоватым добродушием заглядывая к посетителям через плечо и спрашивая их сиплым голосом, звучавшим так, словно его владелец перенес удаление связок, всем ли они довольны. Ко мне он проявил интерес особенный, какого, впрочем, по всему судя, удостаивался у него каждый новый посетитель, и, игнорируя пронзительные вопли официантки, требующей «еще одно яичко в мешочке» и «два специальных голубых без соуса», уселся за мой стол напротив меня и поведал мне, что служил во время войны на базе в Олдершоте, после чего спросил, не доводилось ли мне встречаться с его «лучшим английским корешем», неким Беном Сатклифом. Я, в свою очередь, сгорал от желания спросить Ирвинга, не знаком ли он с Ронни Бостоком, но внезапно поддался приступу бессмысленного панического страха и ограничился вполне безопасными расспросами касательно местных гостиниц Гостиниц в городе оказалось всего одна — небольшой «мотелишко» на окраине, — и туда–то я и направился, как только мне удалось избавиться от неуклюжего гостеприимства ресторатора. Долго не канителясь, я снял скромное отдельно стоявшее бунгало и заплатил раболепствовавшей передо мной хозяйке за неделю вперед. Затем я вернулся в Нью–Йорк ближайшим поездом, провел еще одну ночь в отеле (ночь, изобиловавшую путаными снами, в которых сцены жуткого страдания — страдания, причину которого мне так и не удалось определить, — сменялись столь интенсивным и всепоглощающим ощущением душевного и телесного комфорт а, столь неописуемым, что я не мог подыскать для сравнения ничего в прежней моей жизни) и выписался из него рано утром, после чего опять направился в Честерфилд.
Подробное описание моих перемещений в течение следующих десяти дней рискует оказаться занудным. Когда у меня созрел план отправиться на Лонг–Айленд, я отправился туда, но только очутившись в Честерфилде, я начал постепенно понимать, что никакого плана у меня, в сущности, не было, а присутствовал лишь настоятельный и внезапный порыв, повелевавший увидеть Ронни воочию. Но как этого добиться? Первым делом я пролистал телефонный справочник, который нашел (наряду с гидеоновской Библией{19}, заложенной помятой порнографической открыткой, на вид такой же древней, как сама Библия) в верхнем ящике прикроватной тумбочки в моем номере. Стоит ли говорить, что, согласно справочнику, никакого Бостока в Честерфилде — да и во всем округе Саффолк — не проживало. Само по себе это первое и вполне ожидаемое препятствие не могло служить особенным поводом для тревоги: опасаясь, что его выследят наиболее ненасытные из поклонниц, Ронни, несомненно, попросил не включать его домашний номер в телефонную книгу. Но тем не менее я слегка встревожился. «А что, — вопрошал я сам себя, — если мальчик в настоящий момент где–нибудь в Голливуде обсуждает предстоящий проект, а то, не дай бог, поехал прошвырнуться куда–нибудь в Европу —
Некоторое время я обдумывал, не подкупить ли мне местного почтальона (единственного на весь город), с которым иногда пересекались мои пути, ибо нас обоих (хотя и с разными целями) объединяла общая планида — весь день напролет скитаться по улицам Честерфилда. До начала декабря оставалась всего неделя, и с тех пор, как я приехал, уже неоднократно шли дожди, а однажды даже выпал мокрый снег, но, невзирая на прихоти погоды, что ни утро я выходил из гостиницы и проводил все светлое время дня в поисках моей желанной добычи. Я шел вдоль одной из городских улиц, пока не доходил до первого светофора, затем поворачивал налево или направо и шел дальше по второй улице, пока та, в свою очередь, не пересекалась с третьей. Там я вновь менял направление и достигал городского центра или того, что мне представлялось им. По его улицам я прогуливался гораздо медленнее, внимательно вглядываясь в покрытые изморозью, уже почти рождественские витрины кофеен, бесцельно бродил по торговым залам супермаркетов, иногда приобретал какую–нибудь бесполезную и гроша ломаного не стоившую чепуховину в магазине мужской галантереи, загроможденные товарами окна которого не позволяли мне разглядеть прохожих. Имелся у меня и иной маршрут, когда я не спеша фланировал по тихим жилым кварталам, расположившимся на склонах холмов. Кварталы эти были обычно безлюдны; изредка попадалась группка детишек, игравших в бейсбол на площадке перед каким–нибудь домиком, или же одинокий любитель рыбной ловли, несущий на плече свои спасти, похожие на усики и сяжки насекомого. Внимательно изучая домики, я пытался по какому–нибудь признаку угадать, кто является их владельцем; занятие это усложнялось тем обстоятельством, что я не знал, какими признаками, собственно говоря, руководствоваться.
Надо мной висело дамокловым мечом постоянное опасение, что честные горожане Честерфилда рано или поздно обратят внимание на одинокого чужака, который, судя по всему, не имеет в городе иных дел, кроме как бродить день за днем туда–сюда, разглядывая обывателей и их жилища. Ведь как отчаянно я ни пытался оставаться незамеченным и затеряться в городской суете, следует заметить, что, за исключением одного определенного утреннегo часа в будние дни да еще вечеров выходных дней, на торговых улицах Честерфилда редко можно было увидеть ту усталую, но при этом возбужденную семейную публику, которая ежедневно оживляет тротуары любого английского городка того же масштаба. Я не сомневался, что фигура одинокого и задумчивого иностранца (каковым я, несомненно, представлялся постороннему взгляду), угрюмо–серое пальто которого резко выделялось на фоне ярких, окрашенных в по–детски наивные цвета ветровок и курток местного населения — в цвета, словно отрицающие наступление зимы в типично американской радостно–самодовольной манере, — не могла не привлечь к себе любопытные взгляды.
Каждый день я обедал в забегаловке Ирвинга. Мое упорное запирательство касательно цели, с которой я прибыл в Честерфилд, охладило со временем доброжелательную словоохотливость ресторатора и теперь, когда Ирв представал перед посетителями в проеме кухонной двери, окруженный неизменным ореолом пара, он снисходил, завидев меня, лишь до продиктованного этикетом хриплого «Привет!». Уже под вечер, когда надежда на успех покидала меня, а иногда, если я чувствовал себя слишком утомленным, чтобы продолжать поиски, и гораздо раньше я удалялся в мое маленькое бунгало и проводил остаток дня, уставившись в телевизор.
