Под знаменами Москвы

Однако решающее значение в истории имеют не родственные связи, а реальные политические интересы. Михаил Олелькович, как и его старший брат Семен (ставший киевским князем после смерти отца), — вассал короля Польского и великого князя Литовского. Без согласия, разрешения и даже без ведома своего сюзерена Михаил никак бы не мог принять приглашение новгородских бояр и стать князем в Великом Новгороде. Таким образом, московская версия о том, что Олелькович был послан в Новгород королем, достаточно правдоподобна. Приезд Михаила в Новгород — политическая акция, согласованная с королем и отвечавшая его интересам⁵.

Важен и другой момент — конфессиональный. Сын и брат киевских князей не мог не принадлежать к западнорусской церкви, во главе которой стоял киевский митрополит униат Григорий. На православие Олельковича падала тень Флорентийской унии, категорически отвергнутой в Москве. Приглашая и принимая Олельковича, новгородское боярство делало крупный шаг от Москвы к Вильне, от Руси к Литве, от московской православной митрополии к киевской униатской.

Уже много лет князем в Новгороде был Василий Васильевич Гребенка. Его дед Семен Дмитриевич, один из последних владетельных суздальских князей, умерший в декабре 1402 г., заслужил нелестную эпитафию московского летописца: «…служи четырем царем… поднимая рать на великого князя Московского, како бы найти свою отчину Новгородское (Нижегородское. — Ю. А.) княженье, и того ради много труда подъя, не обретая покоя ногама своима, и не успе ничто же, но аки всуе тружася»⁶. Сам Василий Васильевич Гребенка — «князь желанный нашего добра», как называл его новгородский летописец. И действительно, приглашенный новгородскими вечевыми властями, он вел совершенно независимую от Москвы политику в духе новгородско-удельных традиций. Но теперь новгородским боярам уже не нужен прежний «князь желанный»: с приездом Михаила Олельковича Василий отправляется на Заволочье готовиться к войне против Москвы.

Обращение великого князя к новгородцам не имеет успеха: «прежеречении… Исаковы дети и с прочими их поборники» только активизируют свои выступления. Они еще «наимоваху злых тех смердов, убийц, шильников и прочих безименитых мужиков», усиливая давление на своих противников.

За этим следует разрыв: великий князь, «потужив о них немало», «возвещает» митрополиту, своей матери и «сущим у него боярам его» о своем решении «пойти на Новгород ратью». Начинается Шелонский поход.

Несмотря на свой публицистический и заведомо пропагандистский характер — или, вернее, именно благодаря этому, — официальный московский рассказ дает возможность сделать несколько существенных выводов. Во-первых, в рассказе всячески подчеркивается миролюбие и долготерпение великого князя — он не хочет войны, рассматривая ее только как крайнее, последнее средство в решении конфликта. Сознание общности интересов русских земель пустило достаточно глубокие корни — обнажая меч против одной из них, великий князь считает необходимым представить эту акцию в возможно менее отрицательном свете.

Второй момент еще более важен. Выступая против Новгорода, великий князь защищает «старину», нарушенную новгородцами. Мотив «старины» — один из наиболее популярных в традиции средневекового мышления, основанного на исконных ценностях, освященных библейским авторитетом. «Старина» отождествлялась с правом. Защита «старины» — правомерное действие, тогда как нарушение ее было нарушением права. В глазах великого князя «старина» — исконное, изначальное, со времен Рюрика подчинение всех русских земель великокняжеской власти, т.е. средневековая патримониальная интерпретация политического единства Русской земли. Это — принципиально важный момент, который следует особо отметить. С таким историческим обоснованием мы встречаемся впервые. Великий князь стремится мыслить в широких исторических и политических категориях, в масштабах истории всей Русской земли. Прежде таких примеров летописи не знали. Походы на Новгород каждый раз вызывались конкретными причинами. Например, рассказывая о походе в 1456 г., летописец ограничивался лапидарным оборотом: «Князь великий Василий Васильевич за неисправление новгородцев поиде на них ратью»⁷. Даже сам Дмитрий Донской совершил зимой 1386/87 г. свой грозный поход на Новгород, «волости и села воюючи и жгущи», только потому, что держал «гнев… и нелюбие велико про волжан, что взяли (новгородские ушкуйники. — Ю. А.) разбоем Кострому и Новъгород Нижний»⁸. Никаких требований и претензий принципиального характера Донской (по летописи) не предъявлял. Новое осмысление Русской земли как единого политического целого (а не как совокупности княжеств) в принципе исключает удельную традицию — оплот новгородского сепаратизма.

Третий момент — связь политического единства Русской земли с единством церковным. Это тоже «старина», на этот раз — от князя Владимира. Защита «старины» политической перерастает в защиту «старины» церковной. Церковные вопросы, фундаментально важные для средневекового общественного сознания, впервые непосредственно вплетаются в канву политической борьбы. Поход против Новгорода — это поход не только против изменников государства, но и против отступников церкви[16]. Он приобретает характер нравственного императива⁹.

Кто же выступает в роли нарушителя «старины», изменника, отступника? Кто, собственно, является врагом великого князя всея Руси, врагом русской церкви и всей Русской земли? Московский летописец отвечает на этот вопрос недвусмысленно и однозначно. Это — кучка новгородских изменников, группирующихся вокруг Марфы Борецкой и ее сыновей. Именно от этой группировки и исходит все зло. Летописец нигде не говорит об антимосковских настроениях основной массы новгородского общества, т.е. «черных людей» как таковых. В его изображении союзниками Борецких выступают только «наймиты», подкупленные литовской партией. При почтении летописца к «старым посадникам» и «лучшим людям» казалось бы естественным его противоположное отношение к городским низам. Но он дважды подчеркивает, что на стороне Борецких именно «наймиты», действующие отнюдь не самостоятельно, а только по наущению. Такая интерпретация борьбы на вече имеет принципиально важное значение. Вся вина возлагается на кучку посадничьих детей «с прочими с их поборницы», они и есть изменники, а «безименитые мужики» — только их орудие, не более того. Резко отрицательно относясь к вечевым порядкам («людие невегласи государем зовут себя Великим Новгородом»), реалистически мыслящий московский рассказчик далек от противопоставления политики великого князя настроениям основной массы новгородского общества. Итак, в великокняжеском рассказе — целая концепция, раскрывающая цели, задачи и представления московского правительства.

В отличие от рассказа великокняжеской летописи «Словеса избранные» носят по форме подчеркнуто церковный характер. Написанные в чрезвычайно выспренном, велеречивом стиле в духе церковного красноречия, «Словеса» густо насыщены аллюзиями на ветхозаветные сюжеты и цитатами из Священного писания. В то же время «Словеса» содержат ряд важных исторических реалий, отсутствующих в рассказе, в них предъявляются конкретные обвинения новгородцам: 1) «пошлин не отдают»; 2) «которых земль и вод и суда от старины отступились князю великому, да те земли опять за себя поимали и людей к целованию привадили на свое имя»; 3) «на двор великого князя на Городище с большого веча прислали многих людей, а наместникам его да и послу… лаяли и бесчествовали»; 4) «в имени великого князя за отказом на Городище дву князей поимали силно, а людей перебили и переимали, и в город сводили, и мучили в его имени»; 5) «с рубежов с отчине великого князя и его братии молодшей отчинам и их людям многу пакость чинили… грубячи великому князю». К частным обвинениям добавлено общее, принципиальное: новгородцы держали «себе мысль, хотячи отступити от своего государя великого князя, и датися королю, латинскому государю, хотячи лиха всему православию».

Содержание и формулировки конкретных обвинений позволяют высказать предположение, что «Словеса» в этой части опирались на какой-то официальный деловой документ, перечислявший великокняжеские претензии к Новгороду, возможно — на послание великого князя новгородцам. Из текста обвинений видно, что возбуждение в Новгороде достигло высокого накала, напоминавшего события 1460 г., когда тоже была попытка напасть на Городище, с трудом предотвращенная архиепископом Ионой.

В отличие от рассказа московского летописца «Словеса» сообщают об ответном посольстве новгородцев, «о своих делах о земских о новугородских». Претензии великого князя посол Василий Онаньин (как и Борецкие, представитель боярства Неревского конца) не рассматривал, подчеркнув в ответах московским боярам: «…то ми не наказано». Эта часть «Словес» носит в достаточной степени