минимальная просьба, отражавшая последнюю искорку, последний отблеск новгородской самостоятельности — «чтобы наместнику своему велел целовати, которому у них быти», — была также отклонена великим князем («он же и того не учини»). Московская сторона решительно отметала все намеки на двусторонность отношений и обязательств своей «отчине». Более того, великий князь отверг и просьбу об «опасной грамоте» для продолжения переговоров, показав этим свое неудовольствие амбициями новгородцев. Поведение новгородских делегатов, настаивавших хотя бы на внешнем соблюдении двусторонности отношений, свидетельствует о неспособности новгородского боярства понять суть происходящего и примениться к нему. Разумеется, это было следствием не тупости, а глубокого политического консерватизма, характерного для позиции новгородской боярской олигархии, консерватизма, органически связанного с ее природой как отжившего социально-политического института.
В Новгороде начался хаос. «Людям мятущимся в осаде в городе, иные хотящи битися с великим князем, а инии за великого князя хотяше задати, а тех болши, котори задатися хотять за великого князя» — в таких выражениях описывает события Псковская III летопись. По словам другого псковича, «сущим в граде от многого недостатка и стеснения многу скорбь имеаху, плач и рыдание». Этот летописец также подчеркивает обострение социально-политической борьбы в осажденном городе: «…и бяше в них непословица и многыа брани, мнози бо велможи и бояре перевет имеаху князю великому, и того ради не изволиша в единомыслии быти и въсташа чернь на бояр и бояри на чернь»28.
Действительно, фактическое принятие ультиматума об упразднении вечевого строя создало в Новгороде принципиально новую политическую ситуацию и не могло не привести к взрыву антагонизма между боярами и «чернью». Думается, дело не в том, что отдельные (или даже многие) бояре подозревались в «перевете» к великому князю и были готовы перейти к нему на службу (что и проявилось уже в ноябре). Гораздо более важным было то, что новгородское руководство в принципе приняло решение о капитуляции в важнейшем вопросе о вечевом строе, но продолжало спорить с московской стороной по поводу своих собственных прав и привилегий, прежде всего о сохранении своих вотчин, затягивая тем самым осаду, всей своей тяжестью ложившуюся на плечи «черни». Очевидно, с точки зрения последней, продолжение обороны уже не могло иметь никакого реального значения, и неудивительно, что в новых условиях все больше становилось тех, «котори задатися хотять за великого князя» и тем самым прекратить бессмысленную борьбу. Готовая на жертвы во имя сохранения вечевой традиции родного города, «чернь» не хотела страдать и умирать за интересы своих бояр. Полную бесперспективность дальнейших усилий по обороне города понял и организатор этой обороны — князь Василий Васильевич Гребенка Шуйский, который 28 декабря сложил с себя крестное целование Новгороду. Через два дня он беспрепятственно выехал из обреченного города «и, к великому князю приехав, челом бил и крест целовал… И прият его князь велики, и почти его, а дары дасть ему». Сложив с себя крестное целование Новгороду и присягнув великому князю, бывший новгородский князь совершил акт феодальной коммендации: переход от одного сюзерена к другому. Несмотря на то что этот потомок владетельных суздальских князей дважды — в 1471 и 1477 гг. — стоял во главе новгородских войск, боровшихся с великим князем, он отнюдь не рассматривался московским правительством в качестве изменника или врага[34]. Феодальная присяга ставила его в ряды великокняжеских вассалов со всеми их правами и привилегиями29. Право «отъезда» — один из устоев системы русского феодального полицентризма — было использовано на этот раз целиком в интересах великокняжеской власти.
Тем временем переговоры все еще тянулись. 19 декабря новгородская делегация снова (в шестой раз) была в ставке и повторно выслушала требование о предоставлении великому князю волостей и сел в Новгородской земле. Почта две недели понадобилось новгородской господе для ответа на это требование, кровно задевавшее ее интересы. Только 1 января 1478 г. «владыка с посадникы и з житьими» (но уже, по- видимому, без «черных» людей, представителей рядовых жителей новгородских концов) «явили» великому князю две волости — Луки Великие и Ржеву Пустую. Этот дар двух пограничных волостей, и без того находившихся под московским влиянием, больше походил на подачку, а потому не вызывает удивления, что он был отвергнут.
Отъезд князя Шуйского, знаменовавший развал в организации обороны города, и, вероятно, усиление выступлений «черни» заставили господу поторопиться пойти на новые уступки[35]. Уже 4 января, на восьмой встрече делегатов, владыка «с теми же прежереченными» «явил» великому князю десять волостей: четыре владычных, три — Юрьевского монастыря, по одной — Благовещенского и Антоньева монастырей, Тубас, «да чьи в Торжку земли владычных и боярских и монастырских и всех Новгородцев и (чьих) земли ни буди». В отношении торжковских земель это была опять примитивная попытка надувательства, стремление как можно дешевле отделаться от московских требований: Торжок уже давно принадлежал Москве, что признавали и сами новгородцы. Но московское правительство не попалось на такую уловку. В ответ на просьбу, «чтобы сам государь умыслил… колко ему волостей взяти», новгородские делегаты услышали категорическое требование: «Взяти ми половину всех волостей владычных да и монастырских, да новоторжскые, чьи ни буди». Великий князь вовсе не собирался считаться с имущественными интересами новгородских церковных магнатов и сохранять за ними огромные вотчины — основу их политического и экономического могущества. Новгородская господа просчиталась, надеясь купить мир ценою ничтожных материальных уступок. Однако выбора у нее не оставалось. 6 января новгородская делегация принесла согласие на это требование, сопроводив его челобитьем, чтобы не брали земель у «убогих» монастырей. Московская сторона потребовала составления точного списка половины владычных и монастырских волостей, «а не утаили бы ничего, а что утаят, ино то земли великих князей». Список был представлен уже на следующий день — времени терять не приходилось. В последнюю минуту великий князь «пожаловал» владыку, взяв у него не половину всех волостей, а «только» десять, в которых, однако, было более 230 новгородских сох, т.е. не менее 700 крестьянских участков — обеж (считая по-новгородски в сохе по три обжи). У шести крупнейших монастырей — Юрьева, Аркажского, Благовещенского, Никольского Неревского, Антоньева и Михайловского — в конфискованной половине оказалось более 1700 обеж, а в шести селах, бывших прежде за князем Василием Шуйским, — 78 сох, т.е. 234 обжи. Всего в руки великого князя попало более 2700 обеж, не считая новоторжских земель, размер которых не указан, и волости Пирос, оцененной в 82 куницы[36]. Не будет преувеличением считать, что общее число крестьянских участков (обеж), изъятых у новгородских магнатов, доходило до трех тысяч30.
Потеряв почти половину церковных земель, но сохранив боярские вотчины, новгородские делегаты утратили живой интерес к дальнейшим переговорам и 8 января обратились с челобитьем, «чтобы государь пожаловал отчину свою, христианьства бы не гибло, понеже бо теснота бе во граде и мор на люди и глад». Характерно, что в составе делегации теперь снова появились «черные» люди — просьба о прекращении осады исходила действительно от всего Новгорода. Оставалось уладить вопрос о дани, который был тут же решен.
Великий князь согласился брать ежегодно по полугривне (7 денег) не с обжи, как хотел первоначально, а с трехобежной сохи, «на всяком, хто ни паши землю, и на ключникех, и на старостах, и на одерноватых»; не посылать своих писцов и даньщиков, а доверить сбор дани самим новгородцам. В этот день, 8 января 1478 г., на одиннадцатой встрече сторон, переговоры фактически закончились. Новгородцам оставалось только исполнять дальнейшие распоряжения великого князя, связанные с формальной стороной укрепления в Новгороде нового «государьства».
Установление поземельной обежной дани — важная страница в истории русского налогового обложения. Впервые перед нами четкая фиксация платежей в пользу феодального государства. На новгородские земли были распространены принципы московского поземельного обложения. В основе этого обложения лежал учет поземельных тяглых единиц (в данном случае — обеж).
Еще более важно, что обежная дань распространялась на все земледельческое население Новгородской земли, в том числе и лично несвободное — на ключников, старост и одерноватых, т.е. полных холопов.
Со времен Русской Правды эти категории людей считались принадлежностью личного хозяйства господ и как таковые не являлись объектами фиска. Еще в 50-х годах XV в., давая «черный бор» великому князю Василию Васильевичу, новгородские власти специально оговаривали: «…а кто будет одерноватый,
