Неизвестно, каковы были слова княжны, но только и впрямь в один из дней от начала ноября до декабря в Верховном тайном совете Пётр II объявил, что отныне княжна Долгорукая — его невеста.
Мы уже цитировали иностранных гостей, которые охотно и пространно, удивляясь и спеша запечатлеть необычайную жизнь в России, писали свои «Записки». Немало написала и супруга английского посланника леди Рондо, явно симпатизировавшая царской невесте Долгорукой. Но мы не станем цитировать, а приведём её пересказ событий 1729–1730 годов, как бы она по-своему поведала своей приятельнице, встретившись с ней в Лондоне или Москве.
— …Из вторых-третьих уст узнала я о том, что сотворилось в доме Долгоруких, а кое-что дорисовало моё богатое воображение. Осенью 1729 года молодой царь будто бы случайно поехал с Иваном в те края на полюбившуюся ему охоту. Но всё было продумано заранее. Очень уж хотелось Алексею Григорьевичу, да и всем Долгоруким, породниться с императором. Этот честолюбивец задумал женить Петра II на своей дочери. Была ли Екатерина склонна к тому, или же это было делом взрослых родичей — не знаю. Но вернувшихся из леса охотников поджидало невиданное пиршество…
Говорили также, что княжна взяла карету и помчалась в Москву и будто возле австрийского посольства виделась со своим возлюбленным Миллюзимо. Дипломаты решили (понимая новые планы), что его следует отправить в Вену, и, видимо, он открылся в том Екатерине. Княжна, отличавшаяся горячим нравом, пожелала ехать с ним вместе. Но молодой красавец был не свободен сам решать свою судьбу, он отказался бежать со своей возлюбленной…
Представь себе, в каком ужасном состоянии вернулась Катрин в Горенки. А тут отец и дядя со своими безумными планами, с этим застольем, где вина лились рекою.
Можешь догадаться, что последовало за этим. Князь Алексей Долгорукий всё подливал и подливал в бокалы. Они, юный Пётр и сын Долгорукого Иван, были уставшие, да царь ещё и простудился, ну и захмелели скоро. Опьяневшего сына уложили в его спальне, а бедного императора посадили рядышком с дочерью. И вот все удалились — и… Воображаю, как Екатерина, опытная в амурных делах, стала обнимать и целовать его! А много ли надо юному отроку? Правда, выглядел он много старше своих 14 лет. Воображаю, как она раздвинула тяжёлый балдахин, загасила свечу и… Только искусителям, изгнанным из рая, было ведомо, как эта Ева соблазняла Адама… Зловещий замысел удался на славу!
Наутро, как и следовало ожидать, будто случайно, в спальню дочери явились отец и мать, всплеснули руками: «Грех-то какой свершился!» А Екатерина, нимало не смутившись, заявила Петру Алексеевичу: «Государь, отныне я ваша супруга… Я княжна, а не какая-нибудь посадская девка. Так что следует вам объявить на Верховном совете про нашу помолвку. Когда свадьба?» Ах, бедный, бедный император! Что он мог поделать? Некому было подсказать ему, некого послушать, да и воспитан он был, видимо, в рыцарских правилах. Голова у него пылала, хмель ещё не прошёл — и… Он поцеловал поднесённую ему икону и дал клятву обручиться…
Что было потом? Не один день пировали в Горенках, возможно, были и славные минуты, быть может, катались в санях, благо уже выпал снег… Кстати, русские очень любят зиму, и катание в санях на тройках — любимое их занятие. Сани эти, представь, похожи на деревянную колыбель, обиты кожей, — ложишься в эту колыбель, тебя накрывают медвежьей шкурой, звенят бубенчики — кони мчат тебя по дороге… Красота!
Только думаю я, что ни сани, ни охота, ни застолье не утешали горечь отравы, неправедность тех невесёлых празднеств, не приносили счастья ни Петру Алексеевичу, ни княжне-розе. Шипы её уже впивались в молодого царя… Ах, милая! Никогда не живи лишь умом, рассудком. Отчего женщины так непредусмотрительны? Вместо того чтобы жить чувствами, вместо того чтобы любить всем сердцем, они обрекают себя на расчетливые действия! Честолюбие, тщеславие — на одной чаше весов, а любовь, влечение, истинная страсть — на другой. Может быть, Екатерина чувствовала в себе небесный дар владеть людьми, властвовать, сделать страну счастливее? Сомневаюсь. Ей бы стать опорой царю, верным другом, помощницей, но… Она уже видела себя на троне, а судьба готовила ей… цепи.
Что было потом? Потом император, как и поклялся, вынужден был доложить Верховному совету о своей помолвке с княжной Долгорукой… И вот уж настал тот знаменитый день, на котором имела честь присутствовать и я.
Собрались важные персоны государства, сановники, генералы, дипломаты… Входит невеста, её встречает император, подводит к креслу-трону… Сам садится рядом. «Хорошенькая жертва» (так я её воспринимала) в платье из серебристой парчи, с жёстким лифом. Волосы её завиты, уложены четырьмя длинными локонами, убраны множеством драгоценных камней. На голове — маленькая корона. Длинный шлейф поддерживают пажи. Лицо горделивое, красивое и спокойное. Однако она бледна, грустна. Пётр подводит её к алтарю и объявляет, что берёт княжну Долгорукую себе в жёны. Они обмениваются кольцами, целуют Библию, архиепископ Новгородский благословляет наречённых жениха и невесту. Затем оба садятся в кресла и принимают многочисленные дары и поздравления.
И вдруг она видит среди поздравителей своего Миллюзимо! Несчастный покинутый обожатель! Впрочем, кто кого покинул — понять трудно… Княжна вырывает свою руку из руки царя и подаёт её для поцелуя австрийцу… На лице её — буря противоречивых чувств, глаза сверкают, она краснеет, как пунцовая роза. Царь тоже вспыхнул, он всё понял и… обратил взор свой к Ивану Долгорукому. И умный фаворит, не желавший принимать участия в этом фарсе, в этом обмане, быстро подошёл к Петру, подал ему руку. Император бросил невесте что-то резкое, стал похож на деда своего в гневе — и демонстративно вышел из залы вместе с князем Иваном, даже не оглянувшись на Екатерину.
Княжна осталась сидеть рядом с опустевшим троном. В глазах её были слёзы, при всей своей гордости ей не удалось скрыть смятения, даже страха…
Поступок императора, конечно, был опрометчив. Что делать? Он был так молод! Он поступил как мужчина, джентльмен, но всё равно — не воспылала к нему любовью княжна, а он не вынес того, что она поставила его в унизительное положение. И убежал сгоряча… Да и все его поступки с той минуты, кажется, были опрометчивы… Вот что наделала эта княжна… Ах, май дарлинг! Истинные государи этого мира — женщины, всё от них… А ещё — не может человек сделать и шага вспять, если он у власти. Там всё всем видно — как на сцене шекспировского театра. Великий Уильям прекрасно знал нравы королей, оттого у него столько смертей: близко к трону — близко к смерти…
Должно быть, хороша была в тот день Катерина, взоры гостей были устремлены на её платье с бриллиантовыми украшениями, на её соболью накидку (а может быть, горностаевую?), на причёску, искусно обрамляющую горделивое лицо. У всех Долгоруких были тёмные, густые, волнистые волосы, а Пелагея, которая умножила своё куаферское мастерство у Брюса, сотворила на спине её водопад из волос, а в локоны вкруг лица вплела жемчуга.
Но не могла служанка изобразить на лице княжны соответствующее жданному дню помолвки счастливое выражение. Так же, как у царя, было оно холодное, а в некоторые мгновения проскальзывало что-то мрачное и зловещее.
Другая, счастливая помолвка
Это была помолвка князя Ивана Долгорукого и графини Наташи Шереметевой. И не в Лефортове, а на Воздвиженке.
…Дни стояли ясные, морозные, было Рождество. Солнце играло, как на Масленицу, земля укутана сверкающими снегами, пышными, как взбитые сливки. Шереметевский дом на Воздвиженке залит огнями — горели тысячи свечей. Мало того, и сам переулок освещён смоляными бочками, факелами. Подъезжают экипажи, сани, сотни карет, в переулке близ Кремля тесно…
В дальней комнате девушки наряжают невесту. По старинному обычаю, полагалось ей рвать волосы, плакать, но Наталья весела, и не потому, что Пётр I наложил запрет на сей обычай, а потому, что в радость ей это событие.
Уже встречают в зале гостей. Невеста в белом платье с голубыми отсветами, с жемчугом на шее, в
