Дракон 3. Книга 3. Иногда они возвращаются

Но это же не дело — каждый день надрываться в поисках еды! ходить, уговаривать! Ведь существует давно заведенный порядок: настало утро — покорми кота. И где, спрашивается? Для очистки совести Шпунтик прогулялся к резиновому коврику у входной двери, где, как было сказано, теперь располагается «жральня», и обнаружил в миске пару вчерашних подсохших кусочков. Свежее питание не поступило!

Кроме отсутствия регулярной и правильной кормежки наличествовала на новом месте еще одна вопиющая несообразность: нельзя было выйти в окно. Нет форточек — ладно, форточки, в сущности, не так обязательны. Даже и хорошо, что не нужно напрягаться и прыгать. окно гораздо удобнее. однако все — все! — здешние окна, хоть и были открыты настежь, снаружи оказались забраны мелкой сеткой. Через нее не то что кот, пусть даже мелкий и не такой красивый, как Шпунтик, — через эту сетку даже комар не мог просочиться, не говоря о толстом и бестолковом шмеле. То, что шмель не мог нагло впереться в квартиру, было хорошо, а вот то, что кот не мог из квартиры выйти, — совершенно отвратительно. Шпунтик попытался сетку высадить: налетел на нее с разбега, вцепился когтями, потряс… Ничего не вышло, сетка держалась прочно. Это что же получается, прощай, ночные клубы и прогулки по девочкам?!

Направляясь в хозяйскую спальню, Шпунтик был полон решимости добиться восстановления нормального положения вещей. Между прочим, по вызволении из узилища коту было обещано мясо. Мяса Шпунтик тоже не наблюдал и при случае был готов вернуться к плану «написать в тапки». Ведь всякому терпению есть предел!

Шпунтик боднул головой приоткрытую дверь и вступил в спальню. Картина, которая открылась коту, умилила бы любого, но не Шпунтика в нынешнем его настроении. хозяин — в одних трусах в цветочек — лежал на спине поперек широкой кровати, разбросав руки и раскинув ноги. хозяин сладко спал, и из его приоткрытого рта неслись тихие рулады храпа. хозяину очевидным образом было хорошо. И это в то самое время, когда кот поражен в естественных правах: не кормлен и не имеет доступа к свободе!..

Шпунтик вспрыгнул на кровать, осторожно ступил на хозяйскую грудь. хозяин даже не пошевелился — вот до какой степени дошло небрежение котом! Тогда Шпунтик улегся на хозяйской груди, прямо перед сопящим хозяйским носом, и примерился лапой…

Третий сон Константина Чижикова

Чижикову снилось странное. Будто стоит он на пороге огромного зала, и свет падает через прозрачный купол. Купола не видно, но Котя точно знает: купол — очень высоко. Яркое солнце зависло над зданием — зал хорошо освещен, и даже дальние уголки Котя различает в малейших подробностях, но стоит ему отвести взгляд — детали уходят, ускользают, улетучиваются, и Котя не в силах описать, что он только что наблюдал. Зал полон странных, непривычных машин неясной формы и назначения; машины издают тихий равномерный гул; меж них ходят люди — Чижиков отчетливо видит их фигуры, затянутые в блестящие комбинезоны, облегающие тело, точно вторая кожа. Мужчины, женщины — все они работают, и работа эта напряженная, сложная и очень срочная. Котя чувствует исходящую от людей тревогу: они боятся опоздать, они уже опаздывают, они практически опоздали, но все равно борются, не сдаются, из последних сил надеясь завершить работу в нужный срок, потому что это важно, очень важно, архиважно. И если они не успеют, то все великолепное технологическое совершенство, собранное под куполом огромного зала, будет безвозвратно утрачено, и любые усилия тогда будут напрасными, тщетными… Этого нельзя допустить.

Прямо перед Чижиковым возникает какое-то движение — Котя вглядывается. Несколько мужчин и женщин стоят перед механизмом, напоминающим огромную ванну, правда, поставленную вертикально. К ней со всех сторон идут кабели, светящиеся трубопроводы. А в темной глубине ванны застыла невысокая фигурка.

Котя хочет подойти поближе, но не может. Напрягая зрение, он вглядывается и видит: это человек. Девушка. Глаза ее закрыты, и один из кабелей уходит в затылок. Бледное лицо кажется Чижикову странно знакомым, Котя силится вспомнить — и не может. И вдруг девушка распахивает глаза.

Ника!

Котя смотрит на Нику в упор — ее взгляд полон безмолвной мольбы, но Чижиков ничего не понимает. Он хочет спросить, но лишь беззвучно шевелит губами, он пытается кричать, но крик не слышен. Котя хочет привлечь внимание людей — мужчин и женщин, что столпились вокруг Ники. Он машет руками, пытается войти в зал, но дверной проем неодолим: что-то властно удерживает Чижикова на месте, а люди — те, что в зале, — не обращают на Котины усилия никакого внимания. Лишь одна Ника видит Чижикова, но и она ничего не в состоянии сделать. Сердце Коти переполняется тоской и жалостью — сейчас он готов на все, только бы шагнуть вперед, только бы оказаться рядом с Никой! Обнять ее, прижать к себе, утешить в этой неизъяснимой печали, заслонить от неизбежного… Услышать ее голос и накрепко запомнить то, что девушка хочет, должна сказать ему — ведь это невероятно важно! Котя напрягается изо всех сил, бьется, как муха в паутине, — и вдруг Ника весело ему подмигивает, мольба исчезает из ее глаз, она приближается, вырвавшись из заточения, а люди продолжают суетиться, не заметив, что Ники уже нет… Ника наплывает на Котю, будто облако, миг — и она уже совсем рядом. Ника улыбается — хорошо, светло, радостно — и вдруг начинает щелкать Котю по носу, мягко, игриво, настойчиво: раз, раз, еще раз!..

Чижиков разлепил веки. Прямо перед носом живою укоризной возлежал на его груди Шпунтик. — А… Это ты, хвостатый проглот… — пробормотал Котя облегченно. — Что, опять жрать хочешь?.. он огляделся: ни следа прозрачного гостя.

* * *

Да, Котя напился. Как, собственно, и планировал.

Конец вчерашнего вечера помнился смутно. Настоящее застолье развернулось после того, как Чижиков познакомился с Гу Пинем, а Борн удалился, не простившись. Чижиков и Гу Пинь удивительно быстро сдружились, чему, вне сомнений, весьма способствовала пекинская народная. Выяснилось, что Гу — действительно мировой дядька, веселый, пить умеет и знает «Катюшу» по-русски. «Катюшу» и пели: тихо, долго, активно помогая себе взмахами рук и отвлекаясь на то, чтобы опрокинуть еще рюмочку и закусить. На середине песни Гу забыл слова и продолжал уже по-китайски, Котя легко подхватил, и лишь Дюша продолжал басить по-русски.

Радостные китайские официанты то и дело подносили еще какие-то чрезвычайно вкусные блюда, пока наконец Гу не заметил, что настало время для супа, и не потребовал его немедленно. обняв Котю за шею, пьяный Гу пояснил, что китайцы едят суп в конце трапезы, а не в начале, как европейцы, и что это не просто себе суп, а очень даже «трезвовательный», то есть прочищает мозги после обильной выпивки.

Котя, помнится, возражал, говорил, что они вовсе еще не напились, и Громов уверенно вторил ему: какое напились! только во вкус вошли! Гу Пинь размашисто кивал, соглашаясь, и наливал еще — пекинская народная пилась легко и с большим удовольствием. Когда принесли суп, было решено по второму разу затянуть «Катюшу»… Котя смутно помнил, что суп был горячий, острый и действительно прояснил голову — на какое-то время. По крайней мере, Чижиков не забыл, как он буквально с ножом к горлу пристал к Гу Пиню, настойчиво требуя от китайца снять очки и заговорщицки при этом подмигивая. Гу в итоге очки снял, и Котя, убедившись, что глаза у того разноцветные, погрозил ему пальцем, захихикав: «А я знаю, знаа-а-аю…»

Дальше воспоминания становились отрывочными: Котя помнил, как искал и нашел Шпунтика, как